Шрифт:
Закладка:
— Не рановато ли босиком разгуливать?
— Я же вам говорила, земля ещё холодная. Девочки, обуйтесь.
Старшая привычно никак не реагирует, а младшая садится на бетонные ступеньки и начинает натягивать кеды с оборванными шнурками. Я купила ей новые, но она отчего-то всё время таскает именно эти. Говорит, любимые, их ещё папа на рынке брал на вырост, они ей уже маленькие, к тому же шнурки завязывать Ника так и не научилась, и они висят у неё грязными веревками.
— Девочкам на камне холодном сидеть нельзя. — Никуша ничего не отвечает, только смотрит на тётеньку волком.
Дома я ещё не была и примерно представляю, что там творится. Зачем они явились? У меня аж сердце в груди от подозрений стынет. Иду перед ними, всё хватаю со стульев. Гости просятся в детскую комнату.
— И здесь живут дети? — кривится женщина. — Да, мы видим, — осматривается, — что не зря поступил сигнал, мы всё видим. Наше дело следить за тем, чтобы дети нашей огромной страны не страдали. Девочки ваши почему такие чумазые?
— Так ведь на огороде были, играли в футбол. Вы же сами всё видели.
— Да. — Достаёт женщина блокнот.— Мы всё-всё видим. Отца нет, я так понимаю? Вы не знаете, кто он?
— Их папа погиб. Мы были в официальном браке, — шиплю сквозь зубы.
— А ты, — обращается мужчина к моей старшей, — вот сюда глянь, — тычет пальцем в календарь на стене. — Вот что здесь написано?
Ася молчит. Мне всё это не нравится.
— Почему ваши дети молчат? Зашуганные какие-то. Вы что, их бьёте? Орёте? Применяете силу?
— Да как вы смеете! — мигом вспыхиваю я. — Мои дети просто стесняются незнакомых людей!
— А вы, Акимова, голос не повышайте, нас предупредили, что вы особа крайне несдержанная. Очевидно, что ребёнок не умеет ни читать, ни писать, хотя по возрасту положено.
— У нас папа умер, — чуть ли не до слёз возмущаюсь я, — Ася это очень тяжело перенесла. Нам было трудно! Но я стараюсь как могу. Это…
— Мы всё понимаем, Ксения Владимировна. — Разворачивается и идёт к выходу женщина, за ней спешат и мужчины. — Но вы же не враг своим детям и осознаете, — спускаясь по ступеням, уже на улице, — что дети — это огромная ответственность. С ними надо заниматься. Их надо воспитывать. Для вас и для девочек будет гораздо лучше, если мы их определим в госучереждение. Там есть дни посещений, а вы сможете спокойно работать.
— Ды вы что?! — вскрикиваю я от ужаса, схватившись за сердце.
Девочки жмутся ко мне с двух сторон. Старшая тут же начинает плакать.
— Не повышайте голос, Ксения Владимировна. Кто за детьми присматривает, когда вы на работе?
— Я. — Ползёт на шум, опираясь на палочку, наша дорогая семидесятипятилетняя соседка. — Меня Анна Михайловна зовут. Приятно познакомиться. Для меня эти малышки как родные.
Тетка из инспекции смотрит с презрением.
— Ну вот как вы считаете, Ксения Владимировна, это нормально, что за детьми присматривает инвалид на пенсии? Мучается человек на заслуженном отдыхе из-за вашего образа жизни.
Я опускаю голову. Мне дурно. Боюсь уже что-то говорить, очевидно, что каждым словом только хуже себе делаю.
— Значит так, если в ближайшее время ничего не изменится, мы определяем детей в интернат! — завершает тетка и вместе с мужиками уезжает на машине, оставляя после себя столб пыли.
Когда эти страшные люди уезжают, девочки постепенно успокаиваются и начинают играть в огороде. Михайловна, опершись о перила крыльца, загадочно смотрит вдаль. А Егор для полива цветов качает воду колонкой. По двору разливается тягучий скрип металла и плеск воды.
— Господи, а если и вправду заберут у меня моих кровиночек? Как я буду жить без детей? Зачем мне вообще жить без них? Смысл тогда какой? Мёда этого? Хозяйства? Дома нашего огромного? — причитаю не своим, а сиплым, изменённым рыданиями голосом.
Сижу на ступеньках крыльца и понимаю, что с моста кинусь, если деток у меня отберут.
— Я жить не буду, Михайловна. Незачем мне без них.
— Чур тебя! Язык прикуси, окаянная. Думать надо, а не реветь.
Так обидно, что аж подвываю. Стараюсь потише, чтобы детки не услышали, они уже с обратной стороны дома «баранчиков» поливают, так моя бабуля примулу весеннюю звала, а всё из-за покрытых пушком листьев, напоминающих шкурку молодого барашка.
А мне не до цветов.
— Прости меня, Ваня, пожалуйста, — закрываю лицо руками и плачу, извиняясь перед умершим мужем.
— Это он пусть прощения просит, что пьяным в воду полез. Холодно ещё было, а он: «Переплыву, чего бы мне это ни стоило». Вот и переплыл. Прямиком на тот свет.
— Не говори так, баб Аня, — возмущаюсь, наматывая на кулак сопли. — День рождения у него был, да и не пьяный, а так, слегка выпивший.
Она качает головой, громко вздыхая. Не могу, тошно мне, скучаю по мужу и каждый день жду его возвращения. Хотя оттуда не возвращаются. Но мне одиноко, не хватает Ваньки, и по ночам я плачу в холодную подушку.
— Я тебе сколько раз говорила: замуж тебе надо. Вот был бы дома Афанасий и послал бы эту комиссию по известному адресу далеко и надолго, никто бы и разбираться не стал, отец он или нет. Мужик видный, непьющий, богатый и с положением в обществе, — злится Михайловна, помахивая палочкой. — Надо было замуж выходить за него давно. Сейчас бы горя не знала. А мать-одиночку любой дурак обидеть может. Телегу накатать и Маринка могла, фельдшер наш. Забыла, как она на Новый год к Афанасию в одном пальто припёрлась, а под ним ничего не было? Электрик наш, Борис, как раз на столбе сидел, она пальто скинула, а там стыдоба какая-то. Вообще ничего нет. Стоит перед замглавы в чём мать родила. Борька хоть и сорок пятого года, но зрение у него отличное. Говорит, даже не ожидал, что под невнятным халатом медицинским у Маринки такие красоты имеются. А Афанасий тебя костлявую выбрал. Пойди разбери этих мужиков.
— Мне вот интересно, как дядя Боря вообще по этим столбам в своём возрасте лазает? — шмыгаю носом, подпирая рукой голову.
— Так ведь раньше, Ксюшенька, люди покрепче были. Это сейчас вы в компьютерах сидите. Аки дятлы по клавишам щёлкаете. От телефонов глаз не отрываете. Разговаривать друг с другом разучились. А он в пять утра встал, ледяной водой омылся, хлебом с молоком и салом позавтракал и на работу. Вот и скачет по столбам, как козочка, вверх-вниз, пружинисто переминаясь на носках, слегка раскачиваясь и подрагивая подтянутыми, стройными икрами.
— Не смеши меня, баб Аня, не до смеха мне, — вытираю глаза, улыбаясь сквозь слёзы. — Фельдшер вроде с нашим участковым спуталась. И Афанасия давно разлюбила.
— Ну ты сравнила, — громко и с выражением. — То замглавы: свободный, красивый, богатый, здоровый мужик с плечами в метр и попой, что орех. И совсем другое — женатый участковый с зарплатой в пятнадцать тысяч. И это с премией. Хотя я думаю, что это Татьяниных, почтальонских рук дело, я даже не думаю, а уверена. У неё сестра родная в Департаменте труда и социальной защиты населения в столице работает. Она там на хорошем счету. Настучала куда надо, вот они и пришли.
