Шрифт:
Закладка:
— Брысь, брысь! — гнала она его сумкой. — Нечисть какая.
Костя старался увернуться от этого странного и мощного налета.
Он выбежал со двора. И колпак его, и красные его перчатки — остались. Но Костя не стал возвращаться за ними, не потому, что он убоялся какой-то старухи. А потому, что он уже знал, что никогда уже не наденет этот костюм и не будет трясти футляром пустым от топора. Кстати, и он остался тоже на лавке. И еще он знал, что жена Лена, и как она будет недовольна.
“А, и пусть”, — Костя решил позвонить Павлику по поводу разгрузки вагонов.
Костик шел по улице, без колпака, перчаток и пустого футляра для топора.
И уже никто не бежал к нему в объятья из многочисленных туристов.
Он услышал, как кто-то, обогнав его, спросил у приятеля:
— Это кто?
— Не знаю… Чмо какое-то.
И друзья рассмеялись, пошли дальше.
Улыбнулся и Костя. Он был рад услышанному о себе. Как будто вручили ему новое звание и новые погоны. И пошел домой, порадовать этим и жену Лену.
Она конечно же будет ругаться за испорченный костюм, но он попытается ей рассказать, что-нибудь несусветное, придумать. Он только не расскажет ей о скромной старушке, которая огласила ему и исполнила приговор.
Яркая тетрадь,
29 ноября 2021
Ви-за-ви
Утром на рассвете даже чайки были розовыми, необычного такого румяного цвета, будто потрудился над ними модный какой-нибудь визажист.
Настя долго смотрела на дивно окрашенных птиц. Так долго, что теперь они уж точно стали частью ее жизни. А она стала частью их жизни, потому что щедро скормила им батон.
Настя шла домой по тихой ранней улице и сильно удивилась, встретив вдруг Костю, милого бородача из соседней квартиры. Ему-то чего не спалось? Она поздоровалась с ним, но он быстро ответил и отвернулся от нее, стал копаться под капотом своей машины.
— Проблемы? — легкомысленно спросила Настя и, не ожидая ответа, хотела зайти в парадную.
Но Костя вдруг всхлипнул:
— И ты уже знаешь?
Настя неуверенно кивнула, а Костя вдруг, не стесняясь, заплакал.
Настя испугалась в непонимании этих слез. Подошла к Косте поближе.
— Ушла. С детьми. Вчера.
“Ну, и пусть! Ну и пусть”, — хотелось сказать Насте. Но она молчала.
— Стыдно! Как стыдно! — приговаривал Костя, вытирая мокрое лицо испачканными в мазуте руками.
Настя достала сигаретку и закурила. Предложила Косте, но тот отказался, вместо этого вынул из кармана куртки красивую изящную фляжечку, сделал из нее глоток.
Они помолчали, Настя вспомнила, что о непутевости жены Кости она слышала, не один раз. Судачили о ней часто и со смаком. Жена была красавицей и всегда очень независимо держалась. Отдельно от всех. А это, понятное дело, вызывало тугую досаду и желание откусить от неё кусочек, а потом жевать, жевать. Но тормозило от исполнения сего акта только то, что эта красавица даже и не заметила бы сего грязного жеста.
Она всегда шла сквозь двор, сквозь людей в нем, к машине, садилась в нее и исчезала в загадочное мгновение.
Настя постояла еще молча немного возле Кости и, не понимая, что она ему может сказать в утешение, просто докурила сигаретку.
“Ну и пусть!” — хотела сказать она. — “Ну и пусть!”
Но промолчала, улыбнулась и пошла домой.
Костя нагнал ее и попросил ведро воды — хотел помыть машину.
— А дома не могу… Туда… там Елена Павловна.
Настя хорошо знала эту женщину. Она была матерью сбежавшей жены. Поэтому, пропустив Костю в дом и предложив ему чистое ведро, она вдруг попросила:
— А ты не уходи?!
— И то, — Костя поставил уже наполненное водой ведро на пол и легко остался. Он снял куртку, пошел в ванную, умыл лицо, вытер его большим чистым своим платком и прошел за Настей на кухню.
Она заварила чай в большом ярком чайнике, поставила на стол такие же веселые две чашки. Насте говорить не пришлось, говорил Костя. Он говорил, говорил, а для Насти это было немым каким-то фильмом.
Она видела только движение его, жесты, он хватал себя за голову, взбрасывал руки вверх, будто молился.
А Настя сидела молча и не слушала его. Будто защищала свою женскую суть от яростного гнева чужого мужчины.
Костя и не думал остановиться в своих бурных обвинениях покинувшей его жены.
Наконец он заметил, что Настя его не слушает. Чуть смущаясь, поинтересовался:
— Утомил я тебя? — он отхлебнул из фляги, глотнул и чая.
Настя долго не отвечала.
Она хотела рассказать Косте о розовом румянце чаек, о их восторженной красоте. И какой это был сегодня распрекрасный рассвет. И она, дождавшись паузы, сначала неуверенно, а потом осмелясь, поведала Косте об этом своем утре, красота которого стала теперь частью ее жизни.
Она говорила, говорила, рассказывала и вдруг обнаружила, что Костя не слышит её. Он смотрел на нее в упор, но при полном своем отсутствии на этой кухне.
Диалога не случилось. Когда Настена это поняла, она будто очнулась.
— Извини, Костя, я к тебе с такой ерундой.
Костя встал и молча взял в руку ведро с водой, хлебнул из фляги и открыл дверь на выход. Настя, очень огорченная такой беседой, как бы через зловещую стену, пролепетала:
— Пока, пока.
И вдруг Костя неожиданно обернулся и, расплескивая воду из ведра, придерживая дверь, пока Настя её не успела закрыть.
— Так, говоришь, они розовые?
Услышав Настино подтверждение, побежал вниз по лестнице и оттуда уже донесло эхом:
— Спасибо, Настя.
Настена вернулась в квартиру, стала убирать чашки со стола и мыть их. Значит, он всё-таки слышал её. Слушал и слышал.
И Настя с тревогой стала ворошить свою память, чтобы она отдала пропущенный ею рассказ соседа, такой длинный и искренний. Не могла же она его забыть.
Настя, напрягаясь, вспоминала мелкие подробности из текста Кости и интонацию его, надрывную очень.
И не вспоминалось что-то главное, пропущенное ею в обывательском равнодушии, что-то главное.
Она поняла, что не сказала и не сделала для соседа что-то главное, упустила момент участия и не стала поэтому частью его жизни, как чайки сегодняшнего утра.
О которых Костя-таки услышал. И уточнил, впрямь ли они розовые.
“Жаль, почему-то он мне не поверил”, — подумала Настена. — “И правильно сделал”, — с горечью и досадой подумала о себе Настя.
И еще она подумала, что не заслужила увидеть румянцевых птиц. Наверное, это показали кому-то другому. Хотя набережная и казалась ей пустой.
А Костя