Но она, уже оценив бренность обстановки и поняв нелюбопытство к ней, опять держала в руке трубку мобильного телефона, она с нежностью прижимала его к себе и выдавала в нем тем самым свою постоянную палочку-выручалочку из нелепых положений своей жизни.

Она затыкала этой телефонной трубкой сквозняк одиночества, который прорвался в дверь, куда уходили два этих молоденьких паренька.

Они были нелюбезны с ней, но она не обиделась, она трактовала это по-своему — значит, она еще не выглядит совсем жалкой.

Если бы это было так, они бы не ушли. Она видела, что они были добрыми ребятами, хоть и заполошённые своим каким-то коллайдером.

И она высоко оценила, что они перешли с английского на русский, хоть и безобразно разбавляли его непонятными терминами.

Патрик, выйдя на улицу, оглянулся, почему-то ему захотелось посмотреть на эту чудачку в кепи.

Он заметил, что она, взяв свою кружку пива, шла через зал к другому столику, где сидела компания из нескольких человек.

Патрику стало страшно за нее почему-то, но Одуван дернул его за рукав. Они пошли в сторону офиса, продолжая свой профессиональный разговор, укрепленный компьютерными терминами.

Но Патрик не слушал Одувана. Он думал о женщине из кафе, и ему вдруг предстало ее одиночество.

— Давай вернемся, — сказал он и, не дожидаясь Одувана, пошел опять к кафе.

Женщина уже сидела одна за столиком, отвернувшись от окна, смотрела перед собой каким-то стоптанным взглядом и равнодушно не пила пиво.

— Ты куда? — удивился его возвращению Одуван. — Мне в офис надо.

— Вот и иди!

Патрик уже входил в кафе, досадуя на себя за возможное легкомыслие, но он знал, что если не вернется к этой странной женщине и не попросит у неё прощения, пусть непонятно за что, ему в дальнейшем будет всё ни к чему: ни коллайдер, ни даже Одуван, который спешил уже в офис, и которого звали в миру Иваном, как и Патрик — был просто Петей.

Он подходил к женщине в кепке и очень боялся, что она сделает вид, что разговаривает по телефону, с несуществующим собеседником.

Патрик спешил. И напрасно. Женщина вдруг встала, отодвинула, чтобы не опрокинуть, от себя бокал с пивом, легко встала со стула и, шурша шелком юбки, прошла мимо Патрика, даже не узнав в нем недавнего соседа по застолью.

Она прошла мимо, будто сквозь него. И через мгновенье была уже за дверью, и пошла себе довольно быстро по улице, видно было, что не бесцельно, а спешила.

Патрик вдруг сильно обиделся на незнакомку, так сильно, будто она забыла погладить его на прощанье по его коротко стриженной голове. Он только сейчас понял, как ему этого хотелось.

Провансальная тетрадь,

20 ноября 2021

Локоток

Она всегда удивлялась тому, как память лихо выхватывает из прошлого нужные случаи и выстраивает их по своему проекту, ранжирует по своему усмотрению. И на тебе. Предстанет перед тобой нечто противное и нелюбезное твоей душе, будет стоять, хромать, ковылять и ныть, пока не осмыслишь и может быть даже повинишься за деяние это твое в далеченном прошлом.

Поэтому Ольга не любила никаких воспоминаний и старалась строить в представлении своей молодой и слегка пустой головки картинки из возможного и очень желаемого будущего.

Ее маленькое, но крепкое жизненное кредо было убедительным и приятным. Оно гласило ей, что может она делать все, что хочется ей в это волшебное мгновение её жизни, а это было об одном — «Ты свободна». Что означает этот восхитительный посул — Ольга не всегда понимала, но на всякий случай ни в чем себя не ограничивала.

Свобода от всего!

Это звучало для неё как приказ, и она с радостью подчинялась. И ничуть не робела.

Но сегодня с утра ей никак не удавалось вступить на этот сияющий плац любимых свобод и в радости выпить утренний кофе.

Память ей подбросила случай из отступившего давно детства. Тогда они возвращались с подружкой из школы одной и той же дорогой. Долгой и довольно безлюдной. Вся она состояла из нищих обветшалых домов в проулках без названий.

И почти всегда им навстречу попадалась парочка. Он и она.

Скорее всего, это были молодожены. Ольга сразу заметила как бережно держит он её за локоток, будто он стеклянный, этот локоток, а он предъявляет его хрупкость этому грубому миру. А мир был грубым, и Ольга тут же напомнила об этом пареньку, пустив в их сторону злое какое-то замечание.

«Уронить боится», — и они засмеялись легко и беспечно.

Когда Ольга оглянулась, чтобы оценить удар собственной остроты, она с досадой отметила, что колкость ее не попала в цель. Головы пары склонялись друг другу, локоток девушки был надежно упакован в ладонь спутника.

Ольгу это почему-то сильно задело, и назавтра, когда ровно в том же месте они, эти счастливчики встретились опять, в этом же месте, Ольга уже очень смело прошипела какую-то свою остроту, и обе подружки захохотали. Громко и однозначно.

Так продолжалось некоторое время.

Для Ольги это стало милой забавой, и она всегда выпускала стрелы своего яда в спину проходившей мимо парочки.

Теперь, глотая горячий кофе, Ольга никак не могла понять, что двигало ею тогда. Почему она сильно раздражалась на эту вполне себе милую пару, нежность которой разливалась по пустому проулку. С вершины взрослости своей, Ольга могла судить себя как безобидную шкодницу.

«А не ходите красиво!» — так думалось ей тогда, маленькой третьекласснице. И еще она догадывалась о том, что маму ее никто не поддержит так необычно и нежно за локоть. Такой поддержки мужской у них не было. И никто ей не объяснил, почему они одни с мамой всегда.

«Может, и впрямь была детская зависть”, — пыталась оправдать безобразность своего поведения Ольга. Но она отчего-то понимала, что зависть эта была совсем не детская, а взрослая и навсегдашняя. Она и сейчас накрывала Ольгу при виде неправильно счастливых людей.

А тогда всё закончилось неожиданно просто и страшно.

Как-то, когда подружки захохотали уж совсем невмоготу, парень развернулся, оставил локоток и в два прыжка оказался перед лицом Ольги.

Никогда потом Ольга старалась не вспоминать это лицо, окрашенное гневом и брезгливостью к ней.

Он схватил ее за худые плечики и стал сильно трясти, и спрашивал с обидой в голосе:

“Что тебе? Надо? Что?”

А потом так же брезгливо оттолкнул Ольгу, поднял и надел ей