«Гоблин, — подумал я. — Переозвучка». Но смеяться не захотелось.

Оба брата, шаманка и Майа — уставились на меня, как на заговорившее полено.

Хотелось брякнуть им что-нибудь вроде: «В каморке папы Карло у камина…». Уставились, понимаешь.

Так значит, это не сон был про зал с колоннами? Или я всё ещё сплю?

Но этого же не может быть, чтобы сон во сне? Или может? Что же я Фрейда не читал, дубина с глазами?

Откашлялся тихонько, и боль в груди напомнила: проснуться-то не могу.

— Ты из кочевников? — спросил вдруг Темир. Он был тут самым младшим и не побоялся показаться глупым. — Кина — это же собака по-вашему? Ты собаку зовёшь, да?

Ойгон отодвинул брата, шагнул ко мне, не выпуская из рук меч.

— Кто ты такой? — спросил он грозно. — Отвечай: ты злой дух, вселившийся в тело человека?

— Почему сразу дух? — удивился я.

— Потому что ты говорил с духами! А теперь говоришь с нами так, будто бессмертный! — Он наставил на меня меч. — Человек бы боялся железа!

— А дух? — спросил я.

Бояться я его точно не собирался. Какой смысл? Я всё равно или мёртв, или сплю.

Ойгон нерешительно оглянулся на шаманку, но та не ответила, уставившись в стену над моей головой. Глаза у неё были дикие.

Майа замахала на сына руками: молчи, мол, уйди!

Тот нерешительно спрятал меч. Смешно это было: угрожать раненому, который почти не может пошевелиться.

— Мы не обижали тебя, злой дух, — испуганно пробормотала Майа, косясь на шаманку. — Я перевязывала твои раны, поила тебя айраном, помнишь?

Я покачал головой.

— Я не злой дух.

— А кто ты тогда? — опасливо удивилась Майа. — Три дня ты говорил с духами на чужом языке, а теперь говоришь по-нашему, но слова твои странные.

Кто я? Да знать бы.

— А зеркало у вас есть? — спросил, надеясь, что это слово Майа поймёт. — Зеркало? Такая штука, ну, чтобы на себя посмотреть?

Женщина задумалась:

— Я видела зеркало, — сказала она. — Как-то купец привозил его из самой Арды. Оно было, как будто блестящее блюдо. И в нём можно было увидеть своё лицо.

— Вот и я бы хотел увидеть своё лицо!

— А разве ты его никогда не видел? — спросил Темир.

Шаманка вдруг вскрикнула, словно увидела что-то страшное, подхватила бубен, покрутила его над огнём, а потом начала петь и кружиться на одном месте.

Песня казалась мне бессвязной, но отдельные слова я понимал. Шаманка пела про дерево, чьи корни уходят в нижний мир. И про утку, что ныряет к корням. И про злых голодных и страшных духов, что ждут шамана на долгом пути вниз.

И голос, и ритм, и движения шаманки — всё таило в себе угрозу. Мне стало не по себе, хотя меня трудно напугать прыжками и выкриками. Чего я не видел-то в этой жизни?

То есть, уже не в этой.

Но неужели шаманка и в самом деле видит мою, чужую этому миру, душу? Потому и скачет, как оглашенная?

Братья шарахнулись к стенам. Майа заметалась: пляшущая шаманка прижимала её ко мне.

Ничего не видя перед собой, она кружилась так, что верёвочки на её одежде встали торчком, словно иголки ежихи.

Меня замутило, и голова поплыла. Похоже, шаманка изгоняла меня, как злого духа!

— Да не дух я! — выкрикнул, пугаясь собственного голоса.

Если меня сейчас стошнит, то сами будут виноваты.

— А кто ж ты ещё, — буркнул Ойгон из самого дальнего угла аила.

Братья стояли, прижавшись к хлипким дверям из коры, готовые бежать или биться, если я сейчас превращусь в злого духа и наброшусь на шаманку.

Но минуты шли, а в духа я почему-то не превращался.

Накружившись, шаманка плюхнулась у очага, обессиленная, и Майя налила ей питья из бурдюка, что стоял в углу.

— Смотрел на меня? — спросила шаманка, отпив из круглой глиняной чашки. — Видел, как твоя душа плясала вместе со мной? Видел судьбу свою? Что теперь про себя скажешь?

Я мотнул головой: правда тут была не нужна, всё равно не поверят.

— Откуда сюда пришёл? — рассердилась шаманка. — На чьей стороне бился? Говори! А то посажу душу в бубен и унесу к корням дерева, что растёт у порога нижнего мира! Мёртвым — не место среди живых!

Майа вскрикнула и закрыла лицо рукавом.

Похоже, только одна она мне и верила хоть чуть-чуть. Братья хмурились. Ойгон даже вытащил меч из ножен, хотя приближаться ко мне не собирался.

Нужно было срочно что-то соврать, но что?

— Я не дух! — Это признание далось мне легко. — Я воин… Но…

Вот тут я запнулся. Я и в самом деле был воином, хотя убили меня во время другого сражения, в другом мире. (Если так, конечно, бывает.)

Дальше пошло труднее, уж больно я не люблю врать.

— Мне просто память отшибло. Совсем ничего не помню. Я очнулся здесь и сначала не понимал вашего языка. А потом почему-то понял.

— Ну и что это значит, кама? — спросил Ойгон, обращаясь к шаманке.

— Может, ты спустился с Закатных гор? — подсказал Темир. — Может, ты враг нашего рода?

— Откуда мне знать?

Этот мир был совсем незнакомым, уж лучше было идти в полный отказ, чтобы не поймали потом на слове.

— Злым духом он быть не может, — пояснила шаманка, подумав. — Я видела, что душа у него имеется. Но она — чужая ему.

— Как это? — встрепенулась Майа.

И заулыбалась, словно услышала добрую весть.

— Был юный воин на поле сражения, — развела руками шаманка. — Он получил тяжёлые раны в смертельной битве, и душа его ушла в нижний мир. Но там она заспорила с духами и спорит теперь. Я слышала, как она плачет и кричит во тьме.

— А это тогда кто? — Ойгон опасливо посмотрел на меня. — Кто он?

Братья слушали шаманку внимательно. Да и я засомневался: шарлатанство ли её пляска? Может, она и в самом деле видела что-нибудь этакое? Ведь, если верить сну, душа Камая и в самом деле была сейчас в другом мире.