За столом справа у стены под стабильно висевшим никотиновым облаком горячо спорили о чём-то четыре холёных пана средних лет. В глубине зала – только несколько пар.

Я взглянула в окно – за окрашенными темнотой в синий цвет стёклами окон был виден небольшой, погружённый во тьму отрезок тротуара и кусок освещённой фонарями проезжей части улицы. Редкие прохожие, ёжась, скользили, как серые тени, по чёрному тротуару. Подхваченные порывами ветра, они быстро появлялись и так же быстро исчезали где-то, словно растворяясь в пространстве. Ветер нещадно терзал голые прутья ветвей куста, одиноко растущего под окном.

Официант в малиновом жилете, с перекинутым через левую руку белым полотенцем, подал меню, и я уткнулась в него, делая вид, что понимаю написанное, хотя с большим трудом складывала слова и надрывалась, отделяя шипящие звуки, которые давали две согласные буквы.

Подошёл официант, чтобы записать мой заказ. Я ткнула два раза пальцем в меню: один раз в диковинное название блюда, второй раз в очень понятные для меня два слова «woda mineralna». Всякий раз, когда он проходил мимо столика одинокой дамы в красном, они перебрасывались несколькими фразами, как добрые знакомые, после чего её взгляд снова улетал в пустоту.

Мне принесли минеральную воду. Вдруг заскрипела скрипка и забренчала настраиваемая гитара. Звуки доносились с маленькой эстрады, которую я не заметила вначале, потому что она пряталась под тёмным занавесом, в плохо освещённом закутке за колонной. Вспыхнула люстра, освещая эстраду и небольшую площадку для танцев. Музыканты заиграли что-то лёгкое и незнакомое.

Дама в красном ни на миг не расставалась с сигаретой – докуривая одну, она тот час же прикуривала следующую. Пустые бутылки из-под шампанского быстро исчезали с её столика и на их месте молниеносно появлялись полные. Четыре лоснящихся самодовольных пана прекратили бурную дискуссию и дружно распивали вино.

Я смотрела в темноту за окном, но мыслями была далеко... – Пани позволи до таньца? – вдруг услышала я.

Передо мной стоял холёный пухленький пан. Звучало чтото похожее на польский краковяк. Нерешительность и, наверное, страх были написаны на моём лице, поэтому он добавил:

– Мам наджее, же пани мне се не бои? (Надеюсь, вы меняне боитесь? – он взял мою руку и почти силой поднял меня со стула.

– Я не умею танцевать краковяк, – сказала я, пытаясь выр-ваться. Но не тут-то было, пан оказался цепким, он не только не выпустил моей руки, но и начал умело крутить мною, когда мы приблизились к эстраде, а я порхала и вертелась в пируэтах так, словно всю свою жизнь ничем иным и не занималась, а только танцевала и танцевала этот польский танец. Мне показалось, что танец длится целую вечность.

– Для чего пани кламе, же пани не уме таньчиць? – спро-сил он и, когда я плюхнулась на свой стул, добавил, целуя мою руку с большим мастерством, как это умеют делать только поляки: – То не есть краковяк.

Сейчас я знаю, что он сказал: «Зачем вы врёте, что не умеете танцевать?», но тогда я только пожала плечами, не понимая, что он имел в виду, употребляя слово «кламе». Дама в красном смотрела на нас отсутствующим взглядом.

Принесли мой ужин, и я сразу же попросила счёт. Мне очень хотелось есть, но я едва притронулась к еде.

Я оплатила счёт, оставив официанту чаевые, затем встала и направилась к выходу. Дама в красном проводила меня удивлённым взглядом, вырвавшись на мгновение из мира грёз.

Я вошла в номер и бросилась на кровать с воплем:

– Боже, мой, что я здесь делаю в этой Польше?!

Польша никогда не была страной моей мечты. Моей страной-Эльдорадо была Америка, так же, как и для испанцев, завоевателей южной её части, искавших мифическую страну чудес. Для меня же, сказочной и фантастической была Северная Америка, а именно – Соединённые Штаты.

Очередь в Американское Посольство в Москве была длиннее, чем в Мавзолей, и я героически выстояла в ней до конца, но порою мне казалось, что я никогда не достигну цели. Я видела множество трогательных сцен, слёзы и радость. Я бессовестно и нагло врала консулу, проходя тестирование на любовь и привязанность к отчему краю: нужно было доказать, что вернёшься, – и я доказала! Прошло даже казавшееся мне подозрительным и фальшивым приглашение от какой-то американской фирмы, якобы, торгующей автомобилями, которое я купила у одного предприимчивого молодого человека за двести долларов. Мною была допущена однаединственная оплошность, и консул дал мне шанс принести недостающий документ (я не хочу давать никаких инструкций, поэтому детали умалчиваю), но за документом нужно было ехать домой.

То, что произошло, я сочла знаком свыше. Прощай, Америка! И вот я здесь, в Польше. Сначала мне хотелось кричать: «Здравствуйте, братья славяне!» (Боже, как я была наивна!), но с каждым днём я убеждалась, что они, поляки, вовсе не считают нас братьями. Я кожей чувствовала их неприязнь, презрение, а иногда даже ненависть к нам, русским.

Я стояла на распутье, мне нужно было что-то решить, определиться, но пролетело почти две недели, а я была в том же пункте. Я искала возможные пути выезда дальше на запад, но чем больше я бегала по городу, тем больше убеждалась, что это абсурд, хотя можно было уехать из Польши в Чехию, а оттуда, например, в Австрию «муравьиными» тропами *, но вдруг почувствовала огромную моральную усталость. Моё воображение рисовало унылые картины, как я устало тащусь в толпе навьюченных «муравьёв» через зелёную границу, и мне становилось жутко. Я – женщина, причём, одна-одинёшенька, опасность может подстерегать повсюду. Нет, это не для меня.

* «Муравьи» – жители приграничных зон, курсирующие через границу с товаром.

Вдруг я вспомнила девушку-продавщицу, похожую на лесную нимфу, и её совет купить «шлюб» на Стадионе Десятилетия. Я напрягалась, но никак не могла сообразить, что могло означать это слово, – роясь в словаре, не знала на какую букву искать его перевод; некоторые шипящие звуки в польском языке обозначаются на письме сочетанием двух согласных букв, но иногда тот же звук «ш», в разных словах даёт разное сочетание двух букв. Записка, где Нимфа написала мне что-то, просто исчезла.

Глава 5

Было утро. Я спустилась в фойе гостиницы. За стойкой администратора – никого. В вестибюле тоже ни души и только швейцар, похожий на мопса, с унылым видом сидел на стуле у двери багажного