желая отстоять свои прежние взгляды, стал на новую точку воззрения, которая не может быть названа материалистической в строгом смысле этого слова. В последнем издании своего «Stoff und Kraft» он находит, что признание материи безжизненной совершенно ни на чем не основано. По его мнению, материи как таковой должны быть приписаны наряду с физическими свойствами и свойства психические. Здесь мы у него находим вставки, состоящие в прямом противоречии с положением чистого материализма, что мысль есть функция материи, что можно было бы признать в том случае, если бы мы допустили одну субстанцию в мир – материальную.

У Бюхнера мы находим признание субстанции, но не материальной. «Мышление и протяженность, – говорит он, – могут быть рассматриваемы как две стороны или способы явления одного и того же единичного существа, каковое существо, однако, по своей природе остается неизвестным». Дух и природа в конце концов – одно и то же. Эта монистическая точка зрения, которая никак не может быть связана с материализмом и к которой должен был прибегнуть Бюхнер, чтобы отстоять частности материалистического учения, по нашему мнению, самым неопровержимым образом доказывает полную несостоятельность этого учения в его ходячей форме. (Прив. доц. Г. Челпанов: Мозг и мысль (критика материализма). «Миръ Божий», 1896, февраль).

Дьяченко Григорий (свящ.) Из области таинственного. – М.: Донской монастырь, 1992

Главный вопрос мировоззрения

Вопрос о бессмертии души – едва ли не самый главный вопрос мировоззрения. Таким считал его Ф.М. Достоевский, таким считаем его и мы. Для Достоевского бессмертие – это «опорный пункт веры в человека, к которому сводится решение всех мучивших человечество вопросов»; «высшая идея на земле – лишь одна, это именно идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают».

Для тоскующего по вере в Бога Версилова (герой романа Ф.М. Достоевского «Подросток») Бог и есть бессмертие. И это очень понятно. Ведь если существует область духа – душа отдельного человека, то этим почти решается и вопрос о существовании вообще духовного бытия. Если есть бессмертие, значит, есть и Бог.

В то же время идея бессмертия – основная предпосылка практической деятельности людей. «Или бессмертие, или антропофагия, людоедство, пожирание друг друга», – так ставит вопрос Достоевский. И он прав. Нельзя жить, не веря в душу.

В «Homo sapiеns» С. Пшибышевского есть страшный диалог между Гродским и Фальком, двумя «неверующими», остановившимися перед вопросом, жить ли им и как жить:

«Гродский: Фальк, ты веришь в душу?

Фальк: Нет, не верю. Нет, я не знаю. Я ни во что не верю. А ты что-нибудь думаешь о «ней»?

Гродский: О ком?

Фальк: О ней.

Гродский: Я не верю, но мне страшно».

Смысл этого разговора, полного ужаса, ясен: даже эти нигилисты до того жаждут существования души и Бога, чтобы «на Нем положить свою жизнь», что с благоговейным ужасом и боязнью произносят и само слово «душа». Они желают, им хочется думать о ней; им страшно думать, что она есть, и еще страшнее признать, что ее нет. Тело свое они «изжили», взяли из него все, что можно. И теперь встает вопрос: куда же идти дальше? С точки зрения их прежнего мировоззрения ответ ясен: «идти в смерть». Но останавливает мысль: «а что если есть душа?». Ведь тогда можно жить, тогда открывается цель и смысл жизни. Просто так нельзя умереть, придется вечно нести погубленную, проданную телу душу. Это сознание радостно, мучительно и ужасно.

Нужно выбрать одно из двух: или, изжив все наслаждения, пережив все, что может дать жизнь пьяного, наркотического, скорее убить себя, не опомнившись от похмелья, или уверовать в бессмертие, в эту «страшную душу». Скажем яснее: человек знает два мотива-импульса, позволяющие ему нести «обузу жизни». Один мотив – жизнь для себя, для тех нервных, пьяных ощущений, которые даны в «жизненном кубке». Так живет Федор Павлович Карамазов (герой романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы».), который стал на сладострастии своем, как на камне; так живут многие, по причине тупой, страстной привязанности к ощущениям жизни принимающие мир прежде, чем найдут нравственный смысл его, или даже без всякого смысла, без высшей идеи, удерживаемые в этой жизни «силой карамазовской низости.

Только себялюбцы без крыльев, с узенькой мещанской душой могут дожить до того дня, когда недоросшая душа бросит изношенное тело. Они могут существовать лишь потому, что не живут, а передвигаются изо дня в день и, недостойные жизни, не чувствуют ее и не творят ее. И, не живя, они не умирают, а, незаметные, уходят из этой жизни. А те, кто с «крыльями», если они живут «силой карамазовской низости», пьют из кубка с отчаянием, неудержимо, а когда вино не пьянит, не вынося похмелья, разбивают кубок об пол.

Итак, с одной стороны, – бессмертие, а значит, напряженная духовная жизнь, с другой – тупое прозябание людей ни теплых, ни холодных, ведущее к самоубийству.

Есть и другой тип людей: они живут общественно-альтруистическим инстинктом. Лейтмотив их жизни – «нужность», полезность для человечества в его скорбном пути к счастью, борьба за гармонию всей человеческой жизни. Но этот мотив силен только рядом с идеей души и ее бессмертия. Только тогда человек может участвовать в созидании общего счастья, когда он уверен, что и он, его «я», будет петь осанну будущей гармонии мира и торжествовать с пальмами победу – личное бессмертие, – и еще более тогда, когда он уверен, что счастье всего человечества не рассеется в будущем, как дым.

Если нет уверенности в том, что духовное богатство человечества вечно, потому что вечны и «души – носители богатства», то и любовь к человечеству невозможна. Можно ли любить человека, когда от всего человечества не остается в будущем и сального пятна, и можно ли любить мир, когда в будущем он обратится со всеми душами и идеями в ледяную сосульку?

Без веры в бессмертие связи человека с землей становятся тоньше и в конце концов рвутся. Атеист-самоубийца у Достоевского пришел к заключению, что «по-животному жить отвратительно, ненормально и недостаточно для человека», то есть это уже надоело. Но встает вопрос: что же в таком случае сможет удержать человека-безбожника в этом мире? В Бога и бессмертие он не верит, а вне этой веры нет нравственных начал жизни. «Сила низости карамазовской», животный страх смерти или животная жажда жизни выдохлись. Они и не могут не выдохнуться. Итак, что же теперь? Теперь самоубийство неизбежно.

«Неотразимое убеждение в том, что жизнь