Шрифт:
Закладка:
ГЛАВА ВТОРАЯ
Еще доносились приглушенные расстоянием гулы больших и малых боев, к небу всходили дымы далеких и близких пожаров, а по шоссейным и грунтовым дорогам почти непрерывно двигались в тучах пыли грузовые машины, набитые людьми и узлами.
Вслед за машинами по дорогам и бездорожью, балками и прямо по степи, кучно и вразброд катился поток людей: одни с узелками и заплечными мешками, другие толкали перед собой тележки с убогим домашним скарбом; держась за подолы матерей, семенили притомившиеся ребятишки.
Возвращались из Караганды, Кузбасса и других отдаленных и ближних мест в свои родные края шахтеры, их семьи. При любой погоде они неотступно тянулись за фронтом. Их бомбили, поливали свинцом вражеские самолеты, но ничто не могло остановить неудержимый поток. Командование не один раз приказывало не допускать штатских близко к действующей армии, держать их в 10—15 километрах от фронта. Приказ сохранял свою силу только первые несколько дней и то лишь в том случае, когда наступление наших передовых частей временно приостанавливалось. Но стоило им прорвать оборонительный рубеж неприятеля, как все снова приходило в движение.
До войны в центре города на возвышенности стояло трехэтажное здание, обсаженное по фасаду молодыми кленами. Его было видно с любой части города. В нем размещались горком партии и горисполком. А сейчас от этого здания осталась одна задымленная коробка без окон и дверей.
Как только был освобожден Красногвардейск, к зданию горкома со всех концов потянулись грузовые машины. Изнуренные многодневной трудной дорогой люди выпрыгивали из кузовов, бродили по пустынному двору, закиданному черным горелым кирпичом и россыпями битого стекла, спрашивали друг у друга, где же теперь горком. Оказалось, что горком разместился в другой части города.
То был одноэтажный двухквартирный каменный дом, какие строили для семейных рабочих. Казалось, дом чудом обошла война, не причинив никакого вреда.
Вскоре у горкома стали выстраиваться грузовые машины. Двор напоминал шумный табор: жгли костры, стряпали пищу, вели нескончаемые разговоры.
Все время войны, от первого дня до нынешнего, было слито для этих людей в один беспрерывный тяжкий день. Никому из них не было легко: у одних родные и близкие погибли в оккупации, иные лишились семей по дороге на восток во время бомбежек. Все, что было у них молодого, здорового, они отдали фронту. Непривыкшие к лютым сибирским морозам, к удушающей жаре казахстанских степей, трудились, не зная отдыха, забыв, что у каждого из них может быть личная жизнь.
— Ну что, на свою шахту направили? — спрашивали у тех, кто побывал на приеме.
— То-о-очно!..
— Чудак голова, чему радуешься, думаешь, «Глубокую» немец целехонькой для тебя приберег?
— Какая ни есть — родная!..
Центром одной группы поджидавших своей очереди на прием к секретарю горкома был большой лет сорока пяти мужчина, с лицом в темных крапинах. В отличие от других, заросших многодневной жесткой щетиной, пропитанных дорожной пылью, он был гладко выбрит, из распахнутого пиджака выглядывала хорошо проглаженная косоворотка. Сразу видно — человек не претерпел дорожных невзгод.
Когда подоспела его очередь на прием, стал поспешно пробираться к двери, на ходу оправляя полы пиджака. Кто-то сказал вслед ему:
— Оказывается, десятник Шугай остался при немцах и спас шахту «Коммунар».
— Не похоже, чтобы ему худо пришлось: видал, какую шею наел!
Поднимаясь на порожек, Шугай успел расслышать последние слова, но не обернулся, решительно шагнул в сени.
В большой комнате, когда-то служившей хозяину столовой, принимал людей высокого роста с обветренным утомленным лицом подполковник.
Прием длился третьи сутки, не прекращаясь ни днем, ни ночью. Казалось, человек этот совсем забыл об отдыхе. Но входившие невольно обращали внимание на старенький, просиженный диван, прислоненный к стене, на нем подушка и суконное одеяло, сложенные горкой. Видимо, секретарь все же умудрялся выкроить какой-то час для отдыха.
Стоя за кухонным столом, покрытым линялой, с чернильными пятнами, красной скатеркой, подполковник уважительно пожимал руки подходившим к нему, с некоторыми по-дружески обнимался. В комнате не умолкал сдержанный говорок.
У стола, напротив секретаря, стоял пожилой сутулый мужчина в очках в железной оправе; вместо заушников на них — шнурки. Он живо говорил:
— Докладую, товарищ Туманов: наш «Красный Октябрь» сегодня выдал на-гора первые десять вагончиков угля.
— Уцелела шахта, что ли? — удивленно и немного недоверчиво спрашивал у него секретарь, раскуривая трубку.
— Не полностью: одно крыло верхнего горизонта удалось частично спасти.
— Молодцы! — выражал свое одобрение Туманов.
— Молодцы-то молодцы, товарищ секретарь горкома, да только корабль наш, так сказать, без руля и без ветрил…
— Не понимаю, конкретней.
Человек в очках смущенно улыбнулся.
— Анархия на шахте процветает, отсутствует руководство.
— А вы же там зачем, товарищ Сеничкин? — щурясь от дыма, уже строго спросил Туманов.
— Я ведь всего-навсего бывший нормировщик и непосредственного отношения к добыче не имел, а теперь пришлось. В силу необходимости, так сказать.
— Ну и что же, получается?
— Да вроде бы получается, — замялся тот, — я ведь в прошлом — шахтер, проходчик.
— Так это же замечательно! — с чувством сказал секретарь. — Немедленно принимайте в свои руки, так сказать, бразды правления. Сейчас такие люди, как вы, на вес золота, — и громко через головы посетителей крикнул управляющему трестом, сидевшему в другой комнате: — Товарищ Чернобай, оформляй Кузьму Платоновича Сеничкина временным начальником «Красного Октября». — И уже самому Сеничкину: — Пока временно, а там видно будет. Ну, желаю успеха!
Они крепко пожали друг другу руки.
К секретарю подошел худой, заросший серой щетиной человек. На нем были шахтерские чуни, подвязанные проволокой, на плечах женская кофта крупной вязки без пуговиц, в грубых заплатах. Туманов с трудом узнал в нем бывшего сменного инженера шахты «Крутая» Горелика. Выслушав горестный рассказ человека, исколесившего вместе с тачечниками всю Украину, спросил:
— Так что решили делать, товарищ Горелик?
— Работать, Петр Степанович, — несмело ответил инженер, — прошу назначения… Если, конечно, доверите.
Секретарь, зажав потухшую трубку в кулаке, еще раз пытливо вгляделся в изможденное, с выражением суровой печали лицо инженера. Он с трудом держался на ногах.
— Вам бы отдохнуть, привести себя в человеческий вид, — начал было Туманов.
Горелик не дал ему договорить.
— Благодарю. Я не устал и вполне здоров. — Он с брезгливой иронией оглядел всего себя. — А ветошь эту сменю на шахте. Думаю, что там у меня найдутся старые знакомые.
— Что ж, тогда получайте направление и приступайте к прежним обязанностям, — сказал секретарь.
Глаза инженера увлажнились. Кадык челноком скользнул под подбородок. Горелик долго с чувством жал руку
