билет. Словно на полотне Питера Брейгеля, мы наблюдаем людей из разных социальных слоев, которые вместе катятся по кругу. Здесь даже образуются новые иерархии: конькобежцы в дорогой одежде совсем не умеют кататься и с трудом перемещаются, держась за ограждение, а дети из Веддинга[4] вращаются в самом центре на одной ноге. Всё происходящее напоминает дискотеку, потому что из колонок гремят хиты поп-музыки, и люди волей-неволей начинают двигаться в такт. Даже когда каток полон, всё регулируется само собой, почти как в уличном движении. И хотя катающиеся регулярно сталкиваются и натыкаются друг на друга, никто не считает это проблемой. Продвинутые конькобежцы элегантно и осторожно объезжают новичков. Возможно, каток – это одно из последних мест в Берлине, сохранивших естественную среду, доступ к которой не решают деньги или классовая принадлежность. Пожалуй, будем ходить туда каждые выходные.

Картинка влияет сильнее

Рассуждения Майкла Баксандалла[5] о Кватроченто можно применить и к сегодняшнему дню: визуальный опыт и изображения, как правило, эмоциональнее и быстрее на нас воздействуют, чем тексты или истории. Нечто подобное я испытала вчера. Занимаясь на эллипсоиде, я увидела из окна, как люди столпились вокруг упавшей женщины. Чуть позже подъехала карета скорой помощи, вытащили носилки. Меня сразу пронзила мысль об отце, который, лежа на таких же носилках, имел довольный, чуть ли не торжествующий вид. Он был, очевидно, рад покинуть нелюбимый им дом престарелых и с готовностью отправился в машину скорой помощи. При этом его лицо приняло типичное для него бунтарско-наглое выражение, и он сразу показался моложе, а в глазах появился задор. Как только эта картина предстала перед моим внутренним взором, из глаз брызнули слезы. Я почувствовала огромную боль утраты и осознала, что никогда больше не смогу быть свидетельницей проявления этой его строптивости: его больше нет. Я заставила себя отвести взгляд от уличной сценки, так как вид носилок вызывал слишком тягостные переживания.

Притягательность селебрити

Мне казалось, что все вокруг хотят только одного: лично познакомиться с Джеймсом Франко[6]. Никогда прежде я не видела важных персон берлинского мира искусства в таком возбуждении, как на этой вечеринке, организованной Клаусом Бизенбахом[7] в честь Джеймса Франко. Буквально все – начиная с Германа Парцингера[8] и Тима Реннера[9] и заканчивая Вольфгангом Тильмансом[10] (и конечно же, не только мужчины, но и женщины) – хотели лично пожать звезде руку. Очевидно, никто не мог устоять перед притягательностью знаменитости. Поэтому я решила тоже присоединиться к этой игре и начала искать возможность пообщаться со звездой. Джеймс Франко оказался дружелюбным и интересным собеседником, и мы поговорили с ним о свободе и давлении, которые присутствуют в мире искусства вообще и в Голливуде в частности. Пока мы беседовали, к нам подходили другие люди, и некоторые из них не могли скрыть своего возбуждения, вызванного тем, что видят Франко вживую. Они просто вставали перед ним и начинали в форме монолога рассказывать о том, как им восхищаются, из-за чего мне было довольно неловко. Казалось, они хотят облегчить душу и вместе с тем подзарядиться от него. Где бы ни стоял Франко, какие-то центростремительные силы заботились о том, чтобы поток посетителей и посетительниц всегда устремлялся к нему. Его присутствие отразилось и на непосредственном антураже мероприятия: даже сам Бизенбах, который организовывал вечеринку, старался всячески продемонстрировать, что у них с Франко особые отношения. В Бизенбахе появилось что-то от кинозвезды; четко очерченные скулы сделали его лицо выразительнее. Все, кто находился вместе с Франко в огороженном VIP-зале, словно попали под голливудские софиты и были этим взбудоражены. Аура знаменитостей заразительна, и общение с ними сравнимо с прикосновением к реликвии, обещающей непосредственную связь со святым.

Больничные кровати

Кто-нибудь объяснит мне, почему больничные койки такие узкие и неудобные? Любая попытка как-то их переделать под себя – поднять или опустить верх или низ – лишь усугубляет ситуацию. Как бы то ни было, спать на такой кровати было ужасно. Сначала я мучилась от шума больницы: громыханья тарелок, окриков, сигналов приезжающих автомобилей и гула голосов. Меня поразила звукопроницаемость стен клиники. Почему никто не подумал о звукоизоляции? Пытаясь заснуть, я не могла не думать о том, как мой отец провел в таком месте больше четырех месяцев, не имея возможности встать или как-то выразить недовольство обстановкой. Я повернулась на бок, как это делал он, и подумала, что так я как будто ближе к нему. Сегодня утром мне захотелось позвонить ему; этот порыв то и дело одолевает меня. Какой же ничтожной кажется моя маленькая операция по сравнению с его страданиями! Понятно, что никому не хочется попадать в больницу; атмосфера там действительно гнетущая. Но хуже всего печально известная больничная еда, эти фасованные бутерброды по утрам. Почему бы не предложить просто мюсли, неужели это намного дороже? В любом случае спустя день я была счастлива сбежать из ада, в котором мой отец провел последние месяцы жизни.

Небо над Берлином

Февраль иногда радует этот город настоящей весенней погодой. Вот уже несколько дней на ослепительно голубом небе сияет солнце, а вечером на домах пляшут пурпурно-оранжевые блики заката. Лица людей тоже посветлели, общее настроение сразу улучшилось. Однако при ярком дневном свете стали заметнее следы зимней усталости. Кожа живущих здесь (включая меня) из-за долгих зимних месяцев кажется бледной, тусклой и сухой, волосы лишились всякого блеска, а телам недостает энергии и упругости. Чтобы защитить себя зимой от холода, эти тела передвигались, чуть ссутулившись. И это заметно. Солнце немного расслабляет людей, они медленно распрямляются. Однако рано радоваться этим наполненным весной февральским денькам, ведь в марте у погоды частенько случаются откаты – продолжительные дожди и мрачно-серые дни. Я в таких случаях утешаю себя мыслью, что март – хорошее время для работы. В марте жизнь еще не вернулась на улицы, хоть они и выглядят чуть оживленнее по сравнению с зимой. Но, несмотря на суровую и чересчур длинную зиму, я, честно говоря, с удовольствием живу в Берлине. Это идеальный город для сидения за рабочим столом.

Федеральный союз промышленности

По задумке здание Федерального союза немецкой промышленности должно источать дружелюбие, а в реальности происходит обратное: от входа простирается длинный коридор с безвкусным/отталкивающим стеклянным куполом – нечто вроде торговых рядов. По этому коридору из одного