В течение трех раз ее начальник подходил к двери ее маленького кабинета и заглядывал внутрь. Каждый раз Марион делала вид, что не замечает его, и сосредоточивалась на экране компьютера. В конце концов он ушел.

Неделя пролетела незаметно. Она сделала уборку в квартире, постирала и отгладила свой синий костюм, уложила волосы. Постепенно продукты в холодильнике заканчивались. Надежда на то, что во вторник может прийти помощь, поддерживала ее, и по мере приближения выходных отчаяние стало сменяться если не оптимизмом, то, по крайней мере, осторожным мужеством. Эд поможет ей, сказала она себе, потому что в противном случае она может доставить ему много неприятностей, и он это знал. Но она не знала, хватит ли у нее смелости встретиться с ним лицом к лицу и бросить ему вызов. С другой стороны, то, чего не могла добиться одна лишь смелость, могло сделать отчаяние.

В понедельник она попросила у своего начальника отгул на вторник. Он накричал на нее, назвал ленивой шлюхой и пригрозил уволить, но вместо этого дал ей выходной, сказав, что ей придется работать сверхурочно без оплаты, пока не будут наверстаны восемь часов.

Она вернулась домой, где ела вареный белый рис и плакала, пока не упала на кровать и не накрылась одеялом, чтобы погрузиться в жалкий сон.

Она проснулась в панике в семь утра от рева маленьких мотоциклов на улице, постоянных криков филиппинцев, говорящих одновременно, и визгливого смеха женщин. Она села, с горячим, подергивающимся беспокойством в животе, и побежала в ванную, где попыталась вызвать рвоту, но не смогла, потому что желудок был пуст.

Она почистила зубы, приняла душ, оделась и посмотрела на часы. Было только восемь двадцать. Оставалось еще три часа. У нее не было денег на pousse-pousse, не говоря уже о такси, так что придется идти пешком. Она прикинула, что идти придется не меньше четырех миль, а это добрых полтора часа. Она могла бы начать прямо сейчас.

Она вышла из своей квартиры, дошла до Бони-авеню и повернула на север по грязной улице с беспорядочным клубком перекрещивающихся воздушных кабелей, покосившихся телеграфных столбов и разбитых тротуаров. За последний год она возненавидела этот город, и поэтому, идя, видела только то, что ненавидела: старые, но не старинные здания, их некрашеные стены, грязные от пыли, неухоженные, граффити, беспорядочные знаки, расставленные где попало и как попало, шумный, грязный транспорт, не уважающий ни пешеходов, ни дорожные знаки. Все это наполняло ее гневом, разочарованием и ненавистью. И пока она шла, она молилась богу, в которого не верила, чтобы Эд смог помочь ей сегодня.

И если он поможет — она погрузилась в ходячую мечту — если он поможет, она выплатит все, что должна, тут же позвонит матери и примет ее предложение о билете домой. Может быть, они смогут прислать ей несколько сотен фунтов, и она сможет купить новую одежду, сделать прическу, провести последнюю ночь в приличном отеле, принять нормальную ванну и спать в приличной постели с чистыми простынями.

Она улыбнулась, увидев себя выходящей из аэропорта Хитроу, где ее ждут мать и отец, машущие ей рукой. Может быть, Бобби, ее брат, тоже приедет, ведь прошло столько времени, а она была так далеко. Они поселят ее в ее старой комнате, пока она не найдет работу и собственное жилье. Они вернулись бы к прежней рутине: ранний подъем, помощь маме на кухне, воскресный ужин…

Она сказала себе, что никогда не будет говорить с ними о том, что произошло, но в мыслях она видела, как завтракает с мамой, и все выплескивается наружу, мама обнимает ее, а она рыдает и умоляет о прощении.

У Нью-Панадерос она повернула налево и рассеянно отметила про себя, что вся Манила похожа на один огромный промышленный район. Теперь она шла на юг, к мосту Ламбинг, перекинутому через реку Пасиг. Во встречном направлении проехала белая "Тойота", ехавшая слишком быстро, виляя с полосы на полосу. Она нахмурилась, проклиная филиппинских водителей.

Неожиданно для себя она вспомнила ту ночь у залива, когда она выпивала в убогом ночном клубе на улице Адриатико. Она мысленно видела каждую черточку его интерьера. Ей было скучно и хотелось домой, она уже тогда думала о том, чтобы отказаться от восточного приключения и вернуться в Лондон.

Ее близкими друзьями тогда были Мэтт и Сьюзен. Каждая деталь их одежды была свежа в ее памяти, как будто она смотрела на них сейчас. Все, что они делали той ночью, все места, где они побывали, были яркими и живыми. Она покачала головой, пока шла. Они все были пьяны, смеялись, танцевали, а потом к ней подошел молодой американец.

Она не танцевала. Он спросил ее, почему. Она ясно слышала его голос в своей голове. Все ли с ней в порядке? Он протянул ей руку. Его звали Дон. Ему тоже не нравилось такое шумное место, сказал он. Он пришел с друзьями, но это была не его стихия. Если бы ему нужны были такие вещи, он бы остался в Лос-Анджелесе, верно? Верно.

До этого момента он стоял, но теперь сел.

"Эй, — сказал он с большой, дружелюбной, красивой улыбкой, — не хочешь посмотреть на настоящую филиппинскую ночную жизнь?"

Она подняла на него бровь и рассмеялась: "Я не уверена, что хочу".

Он тоже рассмеялся: "Нет, это не то, что ты думаешь. Они собираются в таких убогих барах, пьют пиво и играют в филиппинский маджонг. Игра отличная, ты действительно в нее погружаешься, они от нее без ума. И эй! По крайней мере, ты можешь услышать свои мысли. Мы можем выпить пару кружек пива и поиграть, а потом я отвезу тебя домой, как безупречный джентльмен. Честь скаута".

Он так и сказал. Честь скаута. Она помнила каждое слово.

Он казался таким приятным и таким надежным, что она согласилась.

Сама того не замечая, она дошла до улицы Генерала Луны. Она свернула на нее и пошла вниз, мимо Собора Славы к музейному комплексу. Она пришла рано, как и ожидала, поэтому прошла в небольшой сад напротив музея, который выходил на поле для гольфа, нашла скамейку и села. Ноги болели от долгой ходьбы, но она почти не замечала этого.

Ее мысли вернулись к той ночи. Она часто задавалась вопросом: если бы она отказала Дону в тот вечер, где бы она была сейчас? Возможно, дома, в