– Как это называется?

– А?

– Название? – Я показала на блюдо.

– Хм… omenalörtsy.

– Оменалортси?

– Хорошо!

– Так?

– Хорошо.

Я была страшно довольна собой. Не забыть бы похвастаться Кейдену, что я выучила названия некоторых свендвейских десертов.

В результате я умяла целых два пончика и сразу почувствовала некую тяжесть в желудке. Тем временем Генри пустил блюдо по кругу среди поваров; те, естественно, принялись расхваливать его на все лады. Жаль только, Генри не разобрал ни слова из того, что они говорили.

Восхитительно. Безупречно. Идеально.

И тут я подумала, что если бы Генри понял, о чем речь, то непременно ответил бы, что они его перехваливают. По-моему, это было бы вполне в его духе. Хотя откуда мне знать.

Да и зачем тебе это знать, напомнила я себе.

Хотя со временем мне становилось все труднее себя в этом убеждать.

Когда Генри обошел всех на кухне и вернулся с блюдом, на котором не осталось ни крошки, я сказала, неуверенно улыбнувшись:

– Мне пора спать.

– Вам спать?

– Да.

– Хорошо, хорошо.

– Хм… Сегодня вечером? «Вести»? – спросила я, стараясь говорить предельно просто.

– «Вести», да, – кивнул он.

Я положила руку ему на грудь:

– Вы такой сладкий.

– Сладкий? Э-э-э… Сахар?

– Да, как сахар, – рассмеялась я.

Генри накрыл ладонью мою руку, прижав ее к сердцу. Потом заглянул мне в глаза, и его ослепительная улыбка вдруг померкла. Он судорожно сглотнул. Казалось, ему хотелось подольше продлить мгновение. Он держал мою руку и мучительно перебирал в уме слова, отчаянно пытаясь найти то заветное, что я смогла бы понять…

Но так и не нашел.

Мне хотелось, чтобы Генри знал, что я не слепая и вижу, как он ко мне относится. Ведь каждая его улыбка, каждый жест свидетельствовали о том, что я ему небезразлична. И он тоже стал мне небезразличен, хотя я, как могла, этому сопротивлялась. У меня был только один способ рассказать ему о своих чувствах, ну а там будь что будет.

Я подошла к Генри вплотную и погладила по щеке. А он глядел мне в глаза и не мог наглядеться, будто это наша последняя встреча. Тогда я кивнула, и он коснулся губами моих губ.

Генри был до смерти напуган. Я чувствовала. Он боялся дотронуться до меня, боялся меня обнять, боялся пошевелиться. Возможно, он робел, потому что я принцесса, возможно, вообще никогда не целовался, но поцелуй получился на редкость трепетным.

Что мне даже понравилось.

Я прижалась к его губам, пытаясь дать ему понять, что все нормально и я не возражаю, чтобы меня обняли. И после секундного колебания Генри внял моему молчаливому призыву. Он бережно обнял меня, словно я хрупкая ваза, которая может разбиться, если сжать ее чуть посильнее. И поцелуи его были такими же бережными, что объяснялось, скорее, не страхом, а благоговением. Ощущение настолько неземное, что у меня закружилась голова и я отстранилась.

В глазах Генри плескалась затаенная боль, а на губах играла неуверенная улыбка.

– Мне надо идти, – повторила я, и он кивнул. – Спокойной ночи.

– Ночи, ночи.

Я шла медленно, чувствуя спиной его взгляд, но, оказавшись вне пределов видимости, перешла на бег. Странное смятение чувств и беспорядочные мысли. Почему меня так задело, когда Гаврил вцепился в Генри? Почему оставила Фокса, которого однозначно следовало отправить домой? Почему Кайл – о боже мой, Кайл! – не выходит у меня из головы?

И почему меня так страшат все эти вопросы?

Добравшись до своей комнаты, я упала на кровать. Похоже, я совсем запуталась. Да, я рассердилась на Гаврила, поднявшего эту тему, но меня действительно волновало, что я не могу толком объясниться с Генри, не могу сказать ему ничего личного. И действительно, что это за любовь через переводчика? Ведь, как ни крути, из всех кандидатов Генри был единственным, кому я могла довериться. С ним я чувствовала себя в безопасности, меня восхищала его страстная натура.

Но я не говорила по-фински. Что очень плохо.

В отчаянии я перекатилась на спину и ойкнула, когда что-то твердое уперлось мне в позвоночник. Оказалось, узел. Я забыла снять рубашку Генри.

Развязав узел, я, как это ни абсурдно, прижала рубашку к лицу. Ну конечно. Ну конечно, от нее пахло корицей, медом и ванилью. Ну конечно, от нее пахло десертом.

Глупый свендвейский пекарь со своими глупыми специями.

Вот что заставило меня потерять голову!

Вот почему любовь – это страшная штука. Она делает вас слабыми.

А в мире нет никого могущественнее меня.

Глава 28

За завтраком меня поразило сразу несколько моментов. Во-первых, я заметила, что Генри пытается просветить Эрика насчет событий вчерашнего вечера. Я поняла это по тому, как взгляд Эрика метался между мной и Генри. И Эрик, похоже, успокаивал Генри. А я-то, глупая, не сомневалась, что Генри будет на седьмом небе от счастья. Ведь за все время Отбора он был вторым человеком, которому я подарила поцелуй. Но нет, Генри явно был не в себе.

Сидевший напротив Генри Кайл удивленно переводил глаза с Генри на Эрика и обратно, но, не зная языка, не мог уловить суть. Он медленно поглощал пищу, не вмешиваясь в разговор.

А еще я заметила, что Кейден пытается привлечь мое внимание. Он помахал мне рукой и кивнул в сторону двери. Я одними губами произнесла слово «потом» и постаралась не обращать внимания на столь откровенное нарушение этикета.

Но хуже всего было то, что мама с папой украдкой бросали на меня тревожные взгляды. Родителей наверняка мучил вопрос, как много мне известно о бунтовщиках.

Я откашлялась и громко спросила:

– Ну и как я справилась вчера вечером?

Папино лицо моментально просветлело.

– Идлин, я приятно удивлен. Даже не верится, что тебе удалось так здорово собраться после столь тяжелой недели. Ты на редкость великодушно обошлась с Генри, что очень мило с твоей стороны. И я счастлив видеть, что кое-кто из них, возможно… тебе приглянулся. Что вселяет в меня надежду.

– Ну, поживем – увидим, – увильнула я от прямого ответа. – Но я обещала тебе три месяца и, думаю, за это время сумею определиться.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – отозвался папа с таким видом, словно на миг окунулся в мир воспоминаний. – Спасибо.

– Не стоит благодарности. – Глядя на его милую задумчивую улыбку, я со всей очевидностью поняла, как важен для него