летам, просил в письме: «Уехать решился с отчины: так приспелось и ничего тут не поменять. Нужна пара лошадей, чтоб управиться со скотом. Коль в силе, помоги, зашли ко мне сына с конями».

Время текло, как вода в горном ручье, быстро, хрустяще, больно задевающе за сердце. Уж и про старого приятеля Старцев едва только и вспоминал, подумывал обойтись без коней, как вдруг тот постучал в желтые надворные ворота.

И была радость, ничем не остужаемая, долгая, до той поры, когда, уже сидя за столом и открыв бутыль с аракой, привезенную приятелем, Прокопий не спросил у него:

— Ты почему сам-то приехал? Послал бы отхона.

Бальжи, а это был он, пуще прежнего потемневший в лице, сутулящийся, все ж не утративший искряно теплого света в глазах, сказал устало:

— Духи взяли отхона. А другие сыны повязаны семьями. Нынче я один. Вот и оседлал коня и приехал…

Они до утра просидели за столом, поминая давнее и дивясь тому, как поменялось время, и не радуясь перемене, потому что не в укрепление жизни она, в разлом.

— Утекла из степи радость, как вода сквозь пальцы, — вздыхал старик Бальжи. — Тускло там нынче, пусто. Молодые бегут из улусов, не нужны стали их руки, а старики мрут, как мухи. Скоро, поди, никого не останется в степи, только нойон да его работники, а у них не сердце в груди — камень. Не чтут Богов и старых людей. Иль было когда-то так среди бурят? Не помню.

Затемно Прокопий поднял сыновей, послал меньшого к Даманову, обещал тот помочь провести лодку по реке: Светлая, хоть и на так поспешающе быстра в своем течении, местами, обсекая подводные камни, закручивает, заверчивает, не всяк сладит даже из понимающих движение реки; другим же сыновьям велел сносить скарб в лодку. Впрочем, скарба оказалось не так уж много, и к тому времени, когда появился Даманов, все уже было сложено. Прокопий с сыновьями, Агван-Доржи и еще некто малого роста, но дивно раздавшийся в плечах, были на байкальском берегу. Прокопий со вниманием оглядывал широкогрудую, с высокими бортами, зело просмоленную лодку с чувством удивления и радости, как если бы вот и пришел конец света и небесная вода опускается с гольцов, чтобы залить всю ближнюю окрестность; та, дальняя, едва угадываемая в синем пространстве, уже давным-давно залита, а у него все готово, только и остается запрыгнуть в лодку и, помолясь, отплыть, отдавшись на волю волн.

Даманов, несмотря на раннее утро, привычно весел и расторопен, говорил про что-то не относящееся к делу, все ж повернутое к нему, и парни со вниманием слушали рыбака и спешили исполнить его приказания. И — свершилось. Лодка, подстегиваемая хрипло свистящим мотором, сдвинулась с места, легла на ближнюю волну и как бы даже просела. У Агвана-Доржи ёкнуло сердце: а что, как черпнет воды?.. Но все сладилось как нельзя лучше. Байкал-батюшка с утра был светел и тих, ясная, будто политая серебром, гладь его приняла людей спокойно. Поднявшееся от гольца солнце, чуть потолкавшись меж низких, стемна, облаков, пробилось к ближнему водному урезу и осветило желтую пенистую накипь.

Прокопий и Агван-Доржи стояли на каменистом прибрежном взлобье до тех пор, пока лодка, обогнув ближний мыс, не скрылась из глаз, а потом прошли на подворье.

— Ты езжай, — сказал Старцев. — Я догоню.

Но тут же смутился, сноровил спрятать глаза, в которых старый бурят уже давно заметил тоску, но, понимая приятеля, не хотел расталкивать его колготу.

— Про коров-то я забыл, — сказал Старцев. — И про овечек тоже… Надо же!

— Я управлюсь. — Бальжи распахнул ворота и выгнал со двора скотину и повел ее меж задворьями, подальше от людских глаз. Когда проезжал околицей, услышал треск слежалых сухих бревен, как если бы огонь пробежался по ним. Вздохнул. Он ждал чего-то такого. Зачем было оставаться старому приятелю на опустевшем подворье? Все ж Бальжи даже не оглянулся, точно бы не желая утверждаться в своей догадке. Он уводил скотину все дальше и дальше от поселья, держась обильно поросшего ивняком теплого русла реки. И уж когда отъехал версты на три, его нагнал Старцев. Он мешковато сидел в седле, маленькая, лохмоногая, монгольской породы, лошадка шустро бежала чернотропьем, хлюпая копытами, коль скоро под ногами оказывалась черная заболотина, поверху облитая взмокревшей розовостью, это от цветов, поднявшихся на тонких слабых стеблях.

Прокопий старался не смотреть на Агвана-Доржи, все же в какой-то момент не выдержал и прокричал хрипло и задышисто:

— Пожег я дом, чтоб не остался варнакам!

Старик-бурят промолчал.

— Ты что, не слышал? — чуть понизив голос, спросил Старцев.

— Да нет, почему же? Слышал…

— Вот-вот… — вздохнул Прокопий, и вдруг слезы потекли у него из глаз, обильные и соленые, злые, смахивал их с лица широкой жесткой ладонью.

— Больно-то как. Больно! Мог ли я думать, что доживу до разора, учиненного своими руками?

Ближе к полудню старики подъехали к каменистому взъему реки, тут и сделали остановку, пустили на попас лошадей, стреножив их, подогнали к реке коров и овечек, чтоб на виду были, а сами разожгли костерок, скипятили в манерке — желтой алюминиевой кастрюльке — воду, заварили чай.

— Подсобляет с устатку, — тихо сказал Прокопий, он вялый, несвычный с тем, каким Бальжи знавал его, в глазах застыло горестное удивление, как если бы он лишь теперь узнал про себя главное, и это узнавание не принесло радости.

Бальжи и хотел бы утешить старого приятеля, но не знал, как? Все, что приходило в голову, было тускло и слепо и не могло принести облегчения, в конце концов, он смирился и теперь только и делал, что согласно кивал, коль скоро Прокопий начинал говорить, как бы оправдываясь. Только зачем?.. Разве сам Бальжи поступил бы иначе, если бы и над ним зависло глухое, враждебное, сталкивающее с места? Да нет, пожалуй. Хотя он и не сказал бы определенно, как поступил бы? Может, и ушел бы молча с отчего подворья, не причинив и малого порушья. А может, и нет?

— Нам бы годков двадцать скинуть, — сказал Прокопий. — Тогда еще повоевали бы. А теперь… теперь не наше время.

Жаль, конечно. Но, кажется, старый приятель прав.

Кусты ивы, густо и неуступчиво взросшие на речном взлобке, вдруг раздвинулись, и оттуда выехал на белом коне всадник. Приглядевшись, Прокопий узнал в нем Воронова. Тот был одет во все ярко синее, блестящее, как если бы наладился на погулянки с девками.

Тишка подсек коня короткими сильными ногами, и тот в один мах вынес его на горку.

— Тю! — негромко