желали посмотреть все. Люди облепили холмы. Взрывы мирные, а на сердце тревожно. Волнение всеобщее. Лишь в фильмах видели такое. Взоры обращены на центральный наблюдательный пункт, на старика Данилевича с ракетницей в руке. Рядом с профессором — секретарь обкома, Рахимов, работники треста, Махидиль. Не было только Балтаева. Еще не было известно, останется ли он на стройке. Профессор Данилевич по этому поводу высказался вполне откровенно: «Если вы спрашиваете, доверять Балтаеву такое ответственное дело или не доверять, то я за то, чтобы не доверять». Но Хашим не сдавался. Для начала он написал жалобу в министерство. И вообще теперь не покидал кабинета, будто желая показать всем: этот кабинет мой, и другого человека здесь никогда не будет!

Заканчиваются последние приготовления. То тут, то там появляется человек с сигнальным флажком. Это Ходжаназар-ака. На кого-то он покрикивает, кого-то успокаивает. Назначенное время пришло, а что-то еще не готово...

Ходжаназар-ака был уверен, что сегодня — его счастливый день. Под его руководством и по его советам подготовлены взрывы. Дело в том, что взрывники не успевали в сроки, установленные руководителями стройки, подготовить необходимое количество шурфов для закладки взрывчатки. Строители не могли им помочь — не хватало буров, а экскаваторы были бесполезны: грунт, как железо, как камень. И тут к Рахимову пришел Ходжаназар-ака. Он сказал: «То, что знают старики, не знают и ангелы. Поручите нам это дело».

Дивно-Дивно согласился. В дело пошли кирки, кетмени. Долбили по указаниям старого Ходжаназара. Вот почему Ходжаназар-ака считал, что сегодня — его день. Ему и вручили сигнальный флажок в этот знаменательный для строителей, для пустыни час.

Наконец, все готово — можно начинать.

Махидиль схватила за руку Гуляма-ака. А тот молчит, сосет мундштук, покачивает головой, точно отсчитывает секунды.

Тишина. Пронзительно взвизгнул свисток. В небо метнулась сигнальная ракета. Люди шарахнулись в укрытия. Ходжаназар-ака взошел на бугорок, поднял флажок и махнул им.

Загремел гром!

С треском вздыбилась, словно перевернулась вверх дном, земля! Нет ни бога, ни черта, а вот точно взорвался ад. Наверно, многим пришла в голову эта мысль. Казалось, навечно над миром повис мрак и уже никогда не выглянет солнце. И вдруг в этой темени грянуло «ура!»

И снова взрывы, один за другим. Во веки веков пустыня не знала такого. Пошатнулись и пришли в движение барханы. Там, где прогрохотали взрывы, выросли горы щебня и песка.

Теперь взрывы раздавались далеко впереди, и тут стряслась беда, омрачившая праздник. Тяжело был ранен Ходжаназар-ака.

От радостного волнения он, казалось, забыл, что нужно бежать в укрытие, бросился прямо к шурфам. Ему кричали, но было поздно. Черная мгла налетела на старого Ходжаназара.

Махидиль закрыла лицо ладонями. Она не могла прийти в себя, даже когда ей сказали, что Ходжаназар-ака жив. В тяжелом состоянии, но жив. Его повезли в больницу. А диспетчером по взрывным работам назначили Надыра.

...Со всех участков стали прибывать бульдозеры, экскаваторы и самосвалы. Этой железной армадой командовала Махидиль.

— Ну-ка, ребята, вперед!

VI

Самое горячее место на трассе нынче здесь, где идет расчистка участка после большого взрыва. Поэтому и ремонтники прибыли прямо туда: время не ждет, простоев техники допускать нельзя. В группе ремонтников Махидиль вдруг заметила хорошо знакомое лицо. Махмуда!

Они не виделись целую вечность. Махмуда осунулась, похудела.

— Каким ветром занесло тебя? — спросила Махидиль.

— Почему не показываешься? — в свою очередь спросила Махмуда. — Подруги, а видимся раз в год.

Махидиль рада была встрече и вместе с тем опасалась: кто знает, как Махмуда смотрит на неприятности Хашима? Что бы там ни было, муж ведь. Ей наверняка известно, что Махидиль не только не защищала Балтаева, но и выступала против него. К тому же «доброхоты» могли ей доложить о другом: о том, что Хашим приставал к ней, Махидиль. Знает ли об этом Махмуда?

Они отошли в сторонку.

— Так ты сварщица? — сказала Махидиль. — Неужели не могла найти работу полегче?

— Разве плохо быть сварщицей? Ведь так хорошо работают русские девушки! И зарабатывают неплохо. Чем дома прозябать, решила подышать свежим воздухом. Я давно мечтала работать на стройке. Ты же сама разожгла меня. О тебе всюду говорят! Я решила, догоню-ка ее и займу ее место. Берегись!

Подруги рассмеялись.

Помолчав, Махмуда спросила, что же все-таки произошло с Хашимом.

— Ты не стесняйся. Я многое сама знаю.

Махидиль тщательно взвешивала каждое слово, не желая задеть чувства подруги.

— Не каждый инженер может быть руководителем. Вот и все, — ответила она, а сама подумала: «Только бы не пришлось рассказывать о той злосчастной встрече с Хашимом тогда у дороги».

Но Махмуда сама неожиданно заговорила об этом.

— Ты думаешь, я не знаю, что он к тебе приставал? Я и про Зубайду знаю... У слухов ноги есть... Еще в аспирантуре он вскружил голову одной девушке из радиокомитета. Дуреха ему поверила, что он одинок, что, мол, ни жены, ни детей нет. Ну, а мне рассказали. Я смолчала. Не хотелось скандалов, а у самой на душе такое было, что хоть убей себя. Потом решилась и пошла к той девушке и все рассказала ей. Она плакала, мне даже ее жалко стало. После этого еще ухаживал за одной. — Она говорила равнодушным голосом, будто все это касалось не ее.

Махидиль была подавлена спокойствием, с каким подруга рассказывала о проделках своего мужа. А та продолжала:

— Сперва я не знала, что его сняли с работы и предложили должность прораба. И что он не согласился, тоже не знала. Вижу, перестал ходить на работу. Потом от других людей узнала. Сабахон сказала. А он тут напился и сам пожаловался матери. Подлецы, говорит, добились своего. Плевал, говорит, на всех. Им мое место нужно. А чтоб я простым прорабом работал?.. Дураков пусть ищут на базаре. Он и про тебя сказал. Махидиль, говорит, плюнула в колодец, из которого пила. Сам привез себе врага.

Махмуда рассказала, что Хашим писал брату в министерство, просил защиты. А тот ответил: сам виноват, зазнался, как петух. Против целого коллектива пошел! Ну и пеняй на себя.

Уже стемнело. Вспыхнули прожекторы. Бульдозеры грохотали вдалеке...

— Кто знает, может, я