будто определенное чувство жизни сразу же начинает видеть себя, как в зеркале, стоит только выдвинуть понятие «цинизм», убедительно обосновать его и настойчиво привлекать к нему внимание. Оно тут же побуждает к рефлексии. «Цинизм» – одна из тех категорий, в которых современное несчастное сознание видит само себя со всей ясностью. Цинический дух времени, то специфическое чувство надломленности, деморализации и усталости от сверхсложных проблем, воплощается и в нашем теле – его членах, нервах, взоре, уголках губ. Кинический и цинический элемент в том, что касается действительно современных нам коллизий, начинает накладывать отпечаток на телесно-физическую и интеллектуальную физиономию. Дух времени входит в нашу плоть, воплощается в нашем теле, и тот исследователь, который хочет расшифровать его проявления во плоти, должен вникнуть в психосоматику цинизма. Таково требование, которому должна соответствовать интегрирующая философия. Интегрирующей ее можно назвать потому, что она не позволяет соблазнить себя аттракционом «великих проблем», не стремится воспарить ввысь, но находит свои темы в самом «низу»: в повседневности, в тех вещах, которые обычно считают не заслуживающими серьезного разговора, в мелочах. При желании даже в самом выборе угла зрения можно усмотреть проявление кинического импульса, для которого «низкие темы» не представляются такими уж низкими и незначительными.

1. Язык, высунутый

Хорошо воспитанным людям трудно говорить «нет». Ведь «нет» было бы проявлением упрямого своенравия, а чем больше в человеке хорошего воспитания, тем больше из него это своенравие изгнано. Послушание – первая обязанность ребенка, которая впоследствии превращается в обязанность гражданскую. В отношениях между детьми во время игр она, напротив, не играет никакой роли, детям легко даются отказ и самоутверждение. Там, где разгорается страстный спор, часто дело доходит до такого момента, когда слов уже просто не хватает. В этом случае способно прийти на выручку тело: высовывают язык, издавая при этом звук, проясняющий, кем именно считают оппонента. Данный акт есть проявление огромной энергии, помимо всех прочих преимуществ, он дает и преимущество полной однозначности и недвусмысленности. При этом сурово сдвигаются брови, а края век подрагивают от так и рвущейся наружу энергии. В другом случае высовывание языка сопровождается выпучиванием глаз, как в комнате смеха перед кривым зеркалом.

Тот, кто может высунуть язык, избегает опасности кивнуть в тот момент, когда ему хотелось бы отрицательно помотать головой. Вообще, говорение «нет» – в том, что касается знаков, подаваемых движениями головы, – недостаточно прочно и определенно укоренено в теле, ибо существуют культуры, представители которых используют движения головы для выражения согласия или несогласия совершенно не так, как принято у нас, а прямо противоположным образом.

Высунутый язык говорит «нет» с великим множеством интонаций: тут могут быть и агрессия, и отвращение, и насмешка, при этом совершенно ясно, что того, кому адресовано это изъявление чувств, считают идиотом или редкостным занудой. Такое «нет» может быть злым, или веселым, или и тем и другим сразу – злорадным. Вместе с тем с легкостью издается звук «э-э-э», хорошо соответствующий злорадству, в крайнем же возбуждении он переходит в звук «бе-бе-бе», в котором превалирует выражение презрения. Нас интересует в первую очередь злорадное «нет», которое свойственно кинической сатире; это – высовывание языка, которое мы наблюдаем у Уленшпигеля, практикуемое агрессивным шутом, способным славно посмеяться над злоключениями, проистекающими от глупости. Уленшпигель – это современная модель киника, просветитель грубиянского направления, которого не страшит перспектива быть поколоченным. Он не прячет свое злорадство под маской, которую велит надевать в таких случаях хорошее воспитание – как то делают более утонченные просветители буржуазной эпохи, – ему доставляет откровенное наслаждение разоблачать и срамить глупцов. Поскольку он является пантомимическим просветителем, для него не существует тормозов, заставляющих более воспитанные головы скрывать свои «злые» движения души. Он есть телесное воплощение сильного и здорового интеллекта, который не подвергает цензуре свои импульсы. Он, как и все киники, занимает позицию между невоспитанностью и непроизвольностью, между наивностью и утонченностью, и поскольку он со своим «грязным» призванием столь амбивалентно колеблется между честностью и злобой, конвенциональной морали приходится с ним нелегко. Он доказывает, насколько часто мы извлекаем на свет божий истину только ценой проявления невоспитанности; тем самым мы оказываемся среди неоднозначностей культуры. Истина часто являет себя в пику всем конвенциям, и киник играет роль моралиста, который ясно дает понять, что порой нужно поступить аморально, чтобы спасти мораль. Это характерный признак сложных времен; дела стали столь запутанными, что мораль и аморальность оказываются способными превращаться друг в друга. Те, кому Уленшпигель показывает язык, объявляют его сумасшедшим, тогда как он настаивает на том, что именно они повредились умом и нуждаются в лечении.

2. Губы, зло кривящиеся в ухмылке

Знание циника-господина основывается на чувстве собственного превосходства, которое было достигнуто нечестными путями. Власть имущий видит собственные преимущества, даже если и сознает при этом, что, достигнув их, он оказался в сомнительном с точки зрения морали положении. От чувства превосходства, достигнутого кривыми путями, легко возникает кривая ухмылка, злое выражение умного лица. Эта ухмылка прикрывает неудовлетворительный status quo, несправедливость. Права других? До чего бы мы дошли с ними? Голод? А что это такое? Угол рта, чаще – левый, приподнимается. Рот господина наглядно демонстрирует расколотость его сознания: ведь другая его половина знает, что улыбаться тут, в принципе, нечему. Одна половина рта, выражая знание, искривляется, приподнимаясь, так что другая волей-неволей опускается, выражая презрение. Светский реализм циника-господина проистекает из желания сохранить лицо в тот момент, когда приходится пачкать руки. Именно так часто обстоит дело с отточенными манерами. Циническая улыбка, кажется, совершенно соответствует по стилю и просто неотделима от бесстыдной вежливости, которая полна самообладания и демонстрирует, что она столь же уверенно желала бы держать на расстоянии другого, сколь уверенно она контролирует самое себя.

Это улыбка на высшем уровне власти и на высшем уровне ее меланхолии, как то проявляется у высокопоставленных чиновников, политиков, редакторов. Но лучше всего с этой улыбкой предстают придворные эпохи рококо – каков, к примеру, елейный камердинер Людовика XV, неудачливый Ле Бель в фильме «Фанфан-Тюльпан», улыбка которого столь же крива, как запятая между «да» и «но».

3. Губы, горько сжатые

Жизненный опыт жертвы проявляется в испытываемой ею горечи. Ее губы застыли в горьком молчании. Никто и ни в чем больше не сможет провести их. Они знают, как обстоят дела. Тот, кто испытывает ярко выраженное разочарование, возможно, получает даже небольшое преимущество перед лицом судьбы, пространство для разворачивания самоутверждения и гордости. Губы, твердо сжатые и превратившиеся в тонкую линию, выдают знание обманутого о том, каков