которого, кстати говоря, делали свой местный ром. Учитывая, что предки многих аборигенов были отставными пиратами, ничего удивительного в серьезном внимании к этому виду хозяйственной деятельности не было.

Когда сюда пришел Пономарев со своим отрядом, о таком пикантном обстоятельстве еще никто не знал. Но на это дело у желающих «нюх». Ушлые матросы с вооруженных транспортов, не связанные столь жестко присягой, как их собратья с военного флота, быстро наладили контакт с аборигенами, что вызвало определенное падение дисциплины в первые дни.

Как говорят в народе: «Столько семеро не заработают, сколько один вятский пропьет. А архангельские вятских всегда перепивали». В экипажах нашлись и «вятские», и «архангельские». Офицеры, тоже почти все по адмиралтейству, то есть лишь по случаю войны переведенные из торгового флота, с ног сбились, отыскивая каналы связи с «Бахусом», пока не выяснили, в чем дело.

Однако, ввиду малочисленности коренного населения, запасы рома оказались истреблены довольно быстро, причем по обоюдному согласию и с удовольствием для обеих сторон. При этом наши ухари много пропить не успели, но взаимопонимание установили. Так что теперь местные помогали охотно, по-дружески, так сказать, хоть и не безвозмездно.

Администрация, беспрекословно подчинявшаяся губернатору, но пока остававшаяся не под замком, противодействия не оказывала. Еще общаясь с Пономаревым и его людьми, управленцы успели понять, что никаких бесчинств и вакханалий не предвидится. Это не отвязные китобои, чей визит более чем десятилетней давности запомнился надолго[31]. Сейчас, наоборот, – светит серьезно разжиться, поскольку многое из того, что свезли, свезут, построили и еще построят на берегу, тут и останется. Это им уже твердо обещали.

В предвкушении барыша сам губернатор даже оказывал скрытое содействие в процессе изучения административных документов. Приватно давал необходимые пояснения и рекомендовал исполнителей. Благодаря такому обоюдовыгодному сотрудничеству в кратчайшие сроки провели обвеховку фарватеров и якорных стоянок, оборудовав навигационные знаки. Сразу после чего блага цивилизации, о которых раньше островитянам приходилось только слышать, и то изредка, потекли на берег рекой. А уж с приходом конвоев и вовсе наступило изобилие.

Русские тоже вполне расслабились на этом курорте, расставив наблюдателей по вершинам гор. Чтобы не бросаться в глаза издалека, под парами держали только кого-то одного, для перехвата, в случае возникновения такой необходимости. Но незваных визитеров не было.

Из всех островов архипелага обитаемы были только Титидзима с прилепышем Аниджимой и лежащий южнее Хахадзима. Пароходы на Титидзиму и до войны приходили не часто. В основном суда из Иокогамы, доставлявшие кое-какие грузы и почту раз в полгода. Теперь же сообщение с метрополией стало вообще эпизодическим. Но случалось и так, что появлялись корабли, сбившиеся с курса или загнанные непогодой. Это оставляло в силе элемент неожиданности. Однако так заплутать могли только одиночные коммерческие либо промысловые суда. Ни ходом, чтобы успеть сбежать, ни радиотелеграфом, чтобы суметь растрезвонить об увиденном, они не обладали.

Просто пройти мимо незаметно для местных, промышлявших рыбной ловлей вдоль всего архипелага, не мог никто. И об этом наше командование было бы извещено немедленно, поскольку за подобные вести обещали солидное вознаграждение.

Учитывая все перечисленные факторы, надеялись, что явление в Порт-Ллойд такой армады вполне можно сохранить в тайне довольно долго. Даже при активном образе жизни, подразумевавшем эволюции и тренировочные пострелушки.

А на «Урале» без конца шли совещания, где прорабатывались, потом перекраивались и снова пересчитывались варианты. Этот марафон начался еще дома и продолжался от самого Владивостока. Но все равно добиться желаемой «предсказуемости» предстоящего мероприятия, не зная степени боеспособности долгожданных пополнений, не удавалось.

А тут еще и гвардейцы, прознав про женский штат переводчиков при штабе, одолели со своими амурными похождениями. Мало того что барышень от работы отвлекали, так еще и чуть не до дуэлей дошло. После нескольких склок в жилых палубах и на берегу доступ на борт «Урала» и госпитальной «Костромы» резко ограничили. На штабной аэростатоносец – только по вызову, с предъявлением соответствующих документов, а к медикам – по болезни или увечью.

К штабу, под грозные взоры высокого начальства, лезть перестали сразу, но с сестрами милосердия возникли затруднения. Пришлось госпитализировать нескольких самых рьяных симулянтов и прописать курс лечения клизмами. Мгновенно «исцелившиеся» господа офицеры в бешенстве обещали пристрелить гнусных «клистирных трубок», однако после личной беседы с Михаилом Александровичем угомонились. Прочие же, видя полный афронт товарищей, предпочитали искать развлечения на берегу. Благо их там хватало.

Но случались и встречи, достойные романов.

* * *

Софья Ветлицкая родилась в семье донских казаков Орловых. Родного отца почти не помнила. Он застудился в степи, спасая станичный табун, и умер, когда ей еще и трех лет не было. Воспитывал ее дед со стороны матери, еще крепкий старик, несмотря на оставленную на Турецкой войне ногу, довольно ловко управлявшийся с хозяйством. Однако заработка он не имел, по этой причине первое время жили они небогато.

Но потом молодую вдову с «придатком» сосватал знатный казак Степан Ветлицкий, имевший свой постоялый двор и еще кое-какие коммерческие дела. Он сам овдовел, оставшись с малым сыном на руках, так что ловкая и справная Маруся пришлась ему по душе, несмотря на ребенка. Обещал любить приемную дочь как свою, ежели и она его сына примет. На том и порешили.

Сначала все так и было. Дети росли. Расширялась и коммерция Степана, отнимая все больше времени. Он подолгу не бывал дома, налаживая торговлю, в чем преуспел. Стал купцом второй гильдии, заметно погрузнев телом и загрубев душой. Возвращаясь из поездок, каждый раз привозил дорогие подарки сыну, обделяя этим жену и падчерицу. И вообще часто обижал их без повода, всячески балуя своего Григория.

А девочка росла сорванцом. Хоть и жили они теперь в своей усадьбе, бегала в одной ватаге со станичными мальчишками, а при случае и отчаянно дралась вместе с ними, ни в чем не уступая. Дед в ней души не чаял, обучая казачьим ухваткам, несмотря на ворчание матери. Да и та, видя полное отражение своего Федора, слишком рано ушедшего, ругалась чисто для порядка.

Грамота и другие науки тоже давались ей легко, в отличие от сводного брата, абсолютно не желавшего ничем себя утруждать. Это отмечали учителя, чем изрядно злили Степана, всегда выгораживавшего сына. К тому же общих детей у них все не было, и его отношение к жене и ее девчонке становилось все хуже. Вдобавок начал пить, во хмелю становясь дурным. В таком состоянии его только дед мог окоротить. Причем старому пластуну хватало одного взгляда, чтобы разбушевавшийся хозяин замолкал и уходил спать.

Софья так и