уже начал отмечать завершение океанского перехода. Такая поспешность привела командира в ярость. Он приказал готовить змея, на котором поднять проштрафившегося офицера для осмотра горизонта. Там на воздухе быстро протрезвеет. Но оказалось, что ни один из трех змеев, принятых на борт еще во Владивостоке, даже не был распакован, соответственно, на вооружении не состоял. Из-за этого прапорщик пошел уже под арест, а старший офицер отправился на корму драконить его подчиненных, расслабившихся раньше времени.

Артшвагер еще сомневался, докладывать ли начальству, пока маячившему за кормой, о не полной боеспособности своего корабля, когда с «Урала», снова ставшего штабным, отмигали прожектором, что его станция радиотелеграфа приняла короткую кодовую депешу с позывными адмирала Дубасова. На нее с флагмана отбили квитанцию о получении, с подтверждением точки рандеву.

На «Тереке» эти переговоры тоже принимали, потому немного удивились, что вместо ожидавшегося отбоя выхода, им тем же прожектором сверкнули приказ – продолжить движение. Но штабным виднее.

Из телеграфной рубки доложили Артшвагеру, что, судя по силе сигнала, третья эскадра уже недалеко, так что вояж обещал быть коротким. Командир, пребывая не в духе, стоял, нахохлившись, на крыле мостика, глядя за корму. Там Титидзима, нахлобученный многочисленными дымами, по мере удаления все глубже опускался в море. И больше вокруг ничего. Еще не отдохнувший толком за беспокойную ночь «Терек» усердно резал волны пока в полном одиночестве. Впереди уже хорошо различались горы следующего острова, Хахадзима, лежавшего менее чем в двадцати милях южнее.

Скоро обнаружили дым приближавшегося крупного парового судна, которым оказался крейсер «Адмирал Корнилов». Обменявшись приветствиями, корабли разминулись на встречных курсах. «Корнилов» ушел к Титидзиме, а «Терек» приступил к обследованию запасной якорной стоянки у юго-западной оконечности Хахадзимы. Она была даже просторнее Порт-Ллойда, но от ветра и волны закрыта хуже.

Поскольку горизонт ничто не заслоняло и ветер был благоприятным, с мостика снова отдали приказ о проведении воздушной разведки. Однако газа все еще выработали мало, потому поднимать решили сферический аэростат. Он меньше по объему и мог работать только с одним наблюдателем. Но когда носитель стоит без хода, на качестве разведки это отражаться не должно. Обслуга «колбасы» хлопотала и суетилась.

Желая реабилитироваться, решили продемонстрировать новый старт, более безопасный для наблюдателя. Вот только на практике на этом корабле его реализовали впервые, поэтому в норматив все равно не уложились. Только через час с лишним, отдав наконец швартовый конец, «пузырь» пополз вверх, мотаясь из стороны в сторону. Метрах на восьмидесяти его оттянуло по ветру, ровно натянув привязной канат, и болтанка прекратилась. Только тогда к нему подтянули корзину с наблюдателем, совершенно не испытывавшим при этом дискомфорта.

Мичман Жуковский, на чью долю выпала эта вахта (первая для него боевая воздушная смена), остался доволен. Зато корабельное начальство сменило гнев на милость только после заверений, что в следующий раз, так сказать, по накатанной, должно получиться минимум вдвое быстрее.

С шара сразу углядели долгожданную эскадру, проходившую с другой стороны Хахадзимы. С флагманом «Слава» даже обменялись приветствиями сигнальным фонарем из корзины. Пока перемигивались, много дальше к востоку от обильно дымившей колонны, милях в тридцати, не меньше, разглядели еще один одинокий дым. О нем немедленно запросили «Славу»: не их ли потеряшка?

«Дубасовцы» открестились, подняв тревогу. Трехтрубный силуэт «Памяти Азова» вывалился из строя и двинулся наперехват, постепенно ускоряясь. Но до наступления темноты догнать не удалось. Только успели разглядеть крупный пароход, быстро двигавшийся на север. Найти его ночью даже не пытались, ввиду явной безнадежности такого занятия из-за начавшегося ливня.

Радиотелеграфирования отмечено не было, так что решили, что упустили обычный коммерческий трамп. Устраивать из-за него полноценную облаву не стали, считая, что виденный им дым и одинокий силуэт, шедший на сближение, большой тревоги не вызовет. Разглядеть дымы эскадры, роняемые ветром в западном направлении, с него точно не могли. Да и пока еще он доберется до пункта назначения.

К Порт-Ллойду Дубасов подошел уже вечером, когда владивостокцы заканчивали размещаться на рейдах. Встреча пополнения с ветеранами прошла максимально торжественно, насколько это можно было организовать, так сказать, на выезде. Оркестры, флаги расцвечивания, артиллерийский салют, правда, только из 47-миллиметровых хлопушек. Пугать большими калибрами местных, уже сновавших на своих утлых лодчонках прямо под бортами броненосцев и крейсеров, еще только втягивающихся на стоянку и уже находившихся там, не стали, хоть пушки и успели зарядить холостыми. Дальше, как водится, обмен визитами и фуршеты. Все совещания перенесли на завтра.

На острове Титидзима, или Сент-Томас, как он еще назывался на английский манер, к тому времени начали расширение имевшегося лагеря. Изначально тот был рассчитан только на вахтовый отдых экипажей кораблей и некоторых из задействованных в учениях полков. Свозить на берег всю пехоту не планировалось. Но войска перенесли океанский переход гораздо хуже, чем предполагалось, поэтому было решено предоставить пару дней отдыха на твердой земле всем и только после этого провести тренировочные высадки и прочие запланированные учения.

Чтобы приютить такую ораву, пришлось срочно начать обустройство еще двух аналогичных поселений. Их расположили южнее, за очень похожими узкими пляжами в бухтах Сакаура и Огура. Последняя имела и русское название – бухта Маятника. Так ее окрестили лейтенант Завалишин и мичман Глазенапп с клипера «Лазарев», составившие карту всей гавани еще весной 1828 года.

Все вновь прибывшие впряглись в работу сразу, без раскачки. Время поджимало. В обустройстве жилья и сопутствующих служб активно участвовали местные жители. Тот факт, что губернатор, вместе со всеми полицейскими числом в две дюжины, содержался под арестом, их совершенно не угнетал. Условия содержания арестантов были санаторными, деревни никто не беспокоил, плантации не разорял, живность не ловил и не отстреливал. Никаких признаков насильственной оккупации и произвола победителей не наблюдалось. Напротив. После внеплановых первых совместных веселых загулов русские ввели почти тотальный сухой закон, после чего на остров пришел покой.

Установлению общего благодушия весьма способствовало и то, что образовался надежный источник дохода. Рыбу, зелень и мясо с самого начала скупали едва ли не на корню и по хорошей цене. За работу на образовавшихся авральных стройках тоже платили неплохо, случаев непристойного поведения вообще не было, так что поводов для беспокойства не оставалось. Даже школы работали, как и всегда.

Какой-то конкретной национальности на островах уже давно не выделялось. Там обитала смесь коренного населения, моряков кораблей, потерпевших крушение, переселенцев из Японии и потомков всех этих «сословий», в то время еще не считавших себя верноподданными микадо. Как врагов русских точно здесь не воспринимали.

Островитяне разводили свиней, кур, уток, выращивали сладкий картофель, таро и сахарный тростник, из