Вот это другое дело. Только что я было успокоился и уже не собирался отправляться дальше. Я уже собирался отдыхать и ждать хорошей погоды, а еще отменить тайную вылазку к запертым на скале людям.

Но нет, теперь все-таки придется идти. Речь не о том, чтобы спасти их, а хотя бы подогнать припасов. Хотя, если получится, то можно и помочь уйти оттуда.

Впрочем, ручаться за это не могу. Отвечать я вправе только за самого себя. Транспортировать раненого человека через горы в ужасную непогоду — даже я на такое вряд ли решусь.

Вот если бы только я умел летать, тогда другое дело. Но я парить в воздухе не умею.

— Тогда что же, они не смогут продержаться до нашего подхода? — настойчиво продолжал расспрашивать Долгачев. — И что же нам тут тогда делать? Сидеть и ждать, пока рак на горе не свистнет?

Карский сердито посмотрел на него. Видно, что ситуация не устраивает руководителя спасательной команды, но что поделать?

— Ну, а что ты предлагаешь делать? — заворчал он, сверкнув глазами. — Начальство дало ясную команду — не двигаться с места, пока погода не угомонится. Мы же не хотим повторения трагедии, как с Скоросхватовым, правильно? А что, если сорвутся и другие спасатели? Что тогда, ты подумал об этом?

Долгачев повел плечами, вытер лицо и промолчал. Действительно, а что еще делать? Только заткнуться, молчать и ждать. И больше ничего.

Мы поужинали в грохотом молчании. Двое наших лежали в палатках, страдая от чересчур большой высоты и их требовалось отвести вниз. Как раз за ужином, поедая перловку с тушенкой, Комиссаров сказал, указывая на меня испачканной деревянной ложкой:

— Ну, а ты завтра как раз и поведешь пострадавших товарищей вниз. Вместе с другим гидом. И останешься там, в лагере с вертолетами. Нечего шляться тут, на плато и каждый раз пугать меня, что свалишься в трещину или в пропасть.

Я не стал с ним спорить. Зачем это надо, еще выдам невольно свои намерения. Вместо этого я лучше быстро доел свой ужин, выпил чай и пошел в нашу палатку. Мне надо было подготовиться к завтрашнему путешествию.

Натаскать дополнительных припасов и снаряжения для группы Вайнова. Сделать это лучше, когда все остальные на ужине в большой палатке, и не будут задавать мне лишних вопросов. Я ведь уже давно принял решение отправиться в одиночку на помощь Вайнову и другим пострадавшим альпинистам.

Надо бы еще оставить записку, что в случае моей смерти, прошу никого не винить, кроме меня самого. Это, надеюсь, поможет Комиссарову и Карскому хоть в какой-то мере избавиться от проблем с ответственностью за меня.

Так что, когда остальные вернулись с ужина, у меня уже все было готово, а плотно упакованный рюкзак лежал в углу палатки. Комиссаров остро взглянул на меня, но я сделал вид, что не замечаю его взгляда и чуть ли не сплю с открытыми глазами.

Мой нынешний шеф не стал меня будить и тем более, лезть в мой рюкзак. Не знаю, подозревал ли он, что я собираюсь делать, об этом можно только гадать. Вместо этого все мы легли спать, тем более, что на горы уже опустилась кромешная тьма.

Будильника у меня под рукой не было, но внутренние часы тикали превосходно и я был вполне уверен в том, что проснусь, именно когда наступит час Х. Во всяком случае, когда я проходил траверс Безенгийской стены, мои внутренние ходики меня не подвели. Поэтому, положившись на свои биоритмы, я сунул кулак под голову и спокойно уснул.

Мне показалось, будто меня кто-то толкнул в бок и от этого я проснулся. Уф! Неужели я проспал? Я быстро вылез из спальника и глянул на часы. Несмотря на царивший вокруг полумрак, я разглядел, что сейчас как раз полчетвертого утра. То самое время, когда я и рассчитывал встать.

Я осторожно оделся, собрал спальник и вещи, взял рюкзак и вылез из палатки. Перед тем, как выйти, посмотрел на спящего Комиссарова. Тот лежал с закрытыми глазами, мирно спал.

Ну что же, не поминайте лихом. Я оставил записку на месте спальника и полез к выходу. Сначала высунул голову из палатки и осторожно поглядел по сторонам. Не хватало еще наткнуться на кого-то из наших, кто помешал бы мне осуществить задуманное.

Но нет, все спокойно. Палатки большими зелеными пятнами стояли на белом, даже синем в полумраке, снегу.

Ни души. Все спят. Даже страждущие от горной болезни. Значит, я могу уходить.

Я вылез из палатки полностью и потихоньку пошел по снегу. Вернее, по ледяной корке, насту, накрывшему снег сейчас, на рассвете.

От этого «кошки» на ногах даже совсем не хрустели, только иногда звенели о лед. Точно также и лыжная палка, которую я держал в руках. Кончик ее тихо стучал по насту.

Я опасался, что шум кого-нибудь разбудит, но все было тихо, чинно и спокойно. Никто не заметил, как я ушел из лагеря.

Снег на рассвете почти прекратился, но мои надежды на улучшение погоды ничуть не оправдались. Стоило мне отойти от нашей стоянки примерно на километр, как снег повалил снова, а ветер набросился на меня с новой силой. Я, однако, удержался на ногах и даже ускорил шаг.

При ходьбе постоянно приходилось проверять каждый шаг впереди на наличие трещин. Это у меня уже стало автоматическим, неосознанным движением — все время тыкать палкой вперед.

А еще я думал о том, действительно ли совершаю насколько страшное преступление — иду один на спасение товарищей. Насколько я помню из разрозненных, наспех собранных в голове фактов, так это например, то, что совсем недавно, в 1968 году восходитель из Москвы, Юрий Назаров, совершил точно такое же сильное восхождение на пик Коммунизма.

Он шел маршрутом по ребру Буревестника и потом, скорее всего, через пик Душанбе. К сожалению, славное дело на обратном пути закончилось гибелью смельчака, погиб во время спуска где-то на перевале. На поляне Сулоева ему установили мемориал, не знаю, есть ли он там сейчас, но в прошлой жизни я видел его пару раз.

Кроме того, в ближайшее время, в 1972 году, другое сильное восхождение на пик Коммунизма сделает скалолаз из Ленинграда, Женя Завьялов, почти по тому же самому маршруту, через ребро Буревестника и пик Душанбе. С ним