подумал, что может мне тоже на «большой земле» представляться саамом? Правда, я выше почти любого саама на голову, волосы у меня темные. И глаза тоже. Но ведь всегда можно сказать, что я наполовину саам.

Но на самом деле дело не в саамах. Никто из них никогда не тыкал в разговоре своим исключительным происхождением. Да и вообще ничем не тыкал. Если бы не мои повернутые на мистике друзья, которые проели мне мозг традициями и кодунством этого особо избранного малого народа, я бы вообще не сообразил, что Ловозеро населено не обычным русским населением. Ну люди и люди. Кто-то забухал и уснул под забором. Кто-то машину чинил. Кто-то нам молочка продал по вольнорыночной цене...

Так что даже не знаю, почему я решил, что сидящая в кресле пожилая дама именно саами. Одета она была в серое домашнее платье, на коленях вязание, под ногами, изо всех сил делая вид, что до клубка ему нет никакого дела, здоровенный рыжий кот.

— Ну, чего уставился? — бледно-голубые глаза хозяйки уставились мне в лицо. От их морозного прикосновения мне даже стало как будто холоднее. — Ботинки, говорю, снимай!

Я бросил еще пару взглядов по сторонам. Два дверных проема, оба закрыты шторками. Зелеными, в тон тем, что на окнах. Видимо, за одной дверью спальня, за другой — кухня. Или вторая спальня. На самом деле, спрятать в таком доме засаду — это как два пальца об асфальт. Вот только зачем?

Зачем кому-то может быть нужно меня куда-то заманивать? Убить и снизить поголовье научных сотрудников института? Похитить и требовать с Романа выкуп? Или, может, в жертву принести каким-нибудь древним саамским божествам...

Я фыркнул и принялся расшнуровывать ботинки.

А Федор и хозяйка принялись, наплевав на правила приличия, болтать на совершенно незнакомом языке. На финском или карельском, я все равно на слух их не отличаю. Самое дурацкое, что интонации этих языков мне были тоже совершенно непонятны. Вот обращается к тебе человек на финском, а ты не понимаешь не то что слова, но даже примерную направленность речи. Он вопрос тебе задал? Пытается что-то продать? Признается в давних и светлых чувствах? Или это наезд, и тебе положено кинуться в драку уже минут пять как?

Вот и сейчас. Угадать, о чем чирикают бабушка с внуком на птичьем наречии вообще не представлялось возможным. Наверное, он объяснял, кто я такой, и какого черта он меня вообще приволок.

— Ты уже слышал голос? — вдруг спросила хозяйка, и я понял, что обращается она ко мне.

— Ну так вроде не глухой, — я поднял голову и посмотрел на нее снизу вверх. — Или вы имеете в виду какой-то особенный голос?

— Значит не слышал, — она отложила свое вязание на журнальный столик и встала. Невысокого роста, сухонькая такая. Собственно, определение «бабушка» к ней не очень подходило. Не знаю даже, почему я решил, что Федор именно ее внук, а не сын. Но почему-то я был уверен, в том, что это именно так.

— Это хорошо, — сказала она, неспешно направляясь к серванту. — Значит, еще не безнадежен.

— А можно с этого места как-то поподробнее? — спросил я. — А то мне кажется, что я в ваше кино с середины попал.

Не поворачиваясь, хозяйка снова перешла на незнакомый язык. И Федор ей что-то ответил. Он вел себя здесь как дома. Разулся, скинул куртку и повесил ее на крючок в сенях, прошел в комнату, полистал лежавшую на столе газету «Соловецкий рыбак».

— Все вы такие, — проворчала хозяйка, открыв дверцу серванта и копаясь в каких-то мелочах на полке. — Сначала ввяжутся в дрянные дела, а потом хотят, чтобы им все объяснили. В институте твоем тебе разве ничего не растолковали? Каких ответов ты хочешь от старой бабки, у которой семь классов образование?

— Правдивых, разумеется, — усмехнулся я. — Меня, кстати, зовут Клим. Ну так, на всякий случай. В принципе, ко мне можно обращаться «эй, ты!», я тоже не обижусь.

— Клим, — повторила она и покивала. Но свое имя не назвала. — Это хорошо.

— А если бы я уже слышал тот самый голос, то что? — спросил я, припоминая, что, кажется, что-то подобное имела в виду Лада, когда говорила, что я должен что-то понять, после третьей или какой-нибудь еще по номеру миссии. Возможно, голос я должен был услышать именно в «тридцать второй».

— Тогда нечего было бы и огород городить, — она повернулась и снова вперила в меня взгляд своих прозрачных северных глаз. — Откуда ты, говоришь? Я у Федора спросила, но у него память дырявая, он не запомнил.

— Из Нижнеудинска, — сказал я.

— Это где еще такое? — нахмурилась хозяйка.

— В Сибири, — ответил я. — Между Красноярском и Иркутском.

— Это хорошо, — она вернулась обратно в кресло, прикрыв обратно дверцу серванта. Но какой-то предмет она оттуда взяла, из сжатой в кулак ладони торчал кончик кожаного шнурка. Тут они снова перешли на свой непонятный северный язык. Теперь даже не нужно было улавливать интонации, чтобы понимать, что речь в споре идет обо мне. То Федор, то его бабушка тыкали в меня пальцем и изрекали очередную порцию непонятных звуков. Спорили. Федор настаивал на чем-то, бабушка парировала.

— Вообще-то, господа-товарищи, я к вам в гости не напрашивался, — сказал я, стоя посреди комнаты. — Могу и оставить ваш гостеприимный дом в покое. Или как тут правильно говорить? Мёкки?

— Надо же, обидчивый какой! — тут бабушка впервые за все время улыбнулась. — А что, по-твоему, мне надо тебя в баньке помыть, покормить и спать уложить?

— Необязательно, — буркнул я. — Федор меня сюда приволок под тем предлогом, что здесь мне объяснят, какого черта он пытался нашу группу отравить какой-то дрянью, напялив на себя голову чудища.

— Садись, Клим, в ногах правды нет, — сказала хозяйка и кивнул головой в сторону дивана. — Может и расскажу, только сначала хочу убедиться, что ты тот человек, которому можно такое рассказывать.

— Тогда давайте уже проверяйте, — я опустил зад на диван, который под моим весом скрипнул всеми своими пружинами. Ну да, логично. Хозяйка дома и ее субтильный внук вместе весили примерно столько, сколько я один. Так что диван к таким нагрузкам явно не привык. — А то мне надо еще