Поворот был крутой, внезапный, — мы кубарем скатились в ложбинку, где вволю можно было предаваться житейским соображениям, финансовым расчетам: ему еще и за пацаном предстояло съездить, и с Кореневой расплатиться — тоже брал взаймы, и до получки дотянуть. Я ему открыл долгосрочный кредит — договорились, что на днях заглянет в редакцию, приготовлю нужную сумму.

Одевался я, косясь на дверку туалетной.

Он распахнул ее, провел рукой по дверному косяку.

— Крючок-то был на соплях… Дергануть бы сразу — так нет; все мы герои, когда уже поздно. — И посмотрелся в зеркальце над умывальником. — Похож на убивца? Честно? Убивец! Эх вы, подонки! Где ваше доверие к рабочему человеку? Убивца совесть гложет, не спит по ночам. А я, Вадим, сплю как подкошенный! — сказал он, любуясь своим отражением в зеркальце. — Привидения ко мне не заходят. Лекарство тут простое — ни пилюля, не сто грамм, а уважать себя! Когда себя ставишь выше — привидениям делать не хрен! А в целом, Вадим, — прислонился он к дверному косяку, — большое горе постигло…

Вышел я от него в смятении чувств и сперва не мог понять, отчего такое у меня. Отчего, да зачем, да почему, подумал я, лишние вопросы, непродуктивные, отвлекающие, зря засоряю себе мозги. Это Лешка меня втравил. Дружинники были мне нужны, тут я не спорю, редакционное задание, хотя и можно было обставить это попроще. Ишачья натура. Запрягся в дружину, подумал я, да ладно, на пользу, задание заданием, а все-таки сдружились, будет еще улов или не будет его — не брошу их, солидарность. Дружина — пускай, не спорю, а все остальное? Втравил меня Лешка: был водевиль поначалу, фарс, а что из этого вышло? По делам похоронным — отпрашивайся, в морг — отпрашивайся, на кладбище — отпрашивайся, Фигаро тут, Фигаро там, у Мосьякова новый профиль — бытовое обслуживанье, Генкиного пацана в детсадик всунул, а напрасно, прахом пошло, нужно хлопотать насчет интерната, в прокуратуру вызывают, опять простой на работе, прорыв, потом наверстывай, на летучках хвалят, ставят в пример, получу драндулет — не так еще развернусь, свои колеса — это вещь, на жизнь не жалуюсь, за Вовку спокоен, нянечка — золото, обед на столе, ужин в холодильнике, идеальная семья, сберкнижка — на предъявителя, никто в чемоданчиках бритв с собой не таскает. Любовь-то была? Мы — не на лампах и не на полупроводниках, и ежели что-то где-то выходит у нас из строя, дефект в полной мере, согласно техкондициям, не обнаружишь, нету таких приборов.

Вовка спал уже, ужин был в холодильнике.

Только я расположился на кухне, как вошла З. Н., а я думал, нет ее — тихо было в доме. Обычно эти вечерние или утренние встречи меня нисколько не тяготили, они лишены были для меня всякой эмоциональной окраски, как некий бессмысленный, но неизбежный ритуал; велели бы мне молиться на ночь — молился бы, велели бы стоять на голове по системе йогов — стоял бы; у меня никогда не возникало мысли, кстати ли З. Н. появляется, но нынче я почувствовал явственно: некстати. Однако же мы были взаимно приветливы.

Она постояла в дверях, полагая, видимо, что своим присутствием скрашивает одинокость моей вечерней трапезы, и собралась уже уходить, но вспомнила:

— Димочка, мы приглашены! Надеюсь, завтра ты свободен? Дина Владиславовна так по тебе скучает!

Я мог бы, разумеется, сочинить любую отговорку, но заупрямился, пошел против самого себя. Нужен был, однако, переход — от робкой покорности к бунту. Я счел возможным соблюсти декорум только в тоне.

— К черту Дину Владиславовну, — сказал я добродушно.

Это добродушие подкупило, видно, З. Н., она не возмутилась, а словно бы посочувствовала мне:

— Наша беда, Димочка. Мы ленивы и нелюбопытны. Мы сушим себя работой, забывая о том, что существуют интересные люди, интересные книги. Жаль, что ты не был на концерте Щедрина!

— Дина Владиславовна мне неинтересна, — произнес я скороговоркой, как бы мимоходом, как будто тысячу раз уже говорил об этом, хотя на самом деле даже сам от себя такого кощунства не ожидал.

З. Н. загадочно улыбнулась, она считала себя романтичной натурой, лишенной, к несчастью, каких бы то ни было, но крайне необходимых в жизни свойств практицизма, и перед своими поклонниками любила щеголять романтической загадочностью, которая, по ее мнению, с годами не тускнела.

— Не будем, Димочка, касаться Дины Владиславовны. Она моя подруга, умнейшая женщина, у нее широкий круг друзей, но не в этом дело. Собственно говоря, мы вынуждены не всегда поступать так, как нам приятно. Есть вещи объективно полезные, целесообразные. Ты сам отлично понимаешь.

Это к вопросу о практицизме. Я встал, хотел было снять с плитки чайник.

— Разреши за тобой поухаживать, — грациозным движением отвела З. Н. мою руку. — Оставим Дину Владиславовну в покое. Я только умоляю тебя не предпринимать по отношению к ней никаких демаршей. Она так симпатизирует тебе, что для нее это будет слишком больно. Рассчитываю на твою тактичность.

— Спасибо, — сказал я, не за доверие, а за чай, и подумал: крепости кажутся неприступными лишь с первого взгляда; добрых пять лет не осмеливался я приступить к штурму, Д. В. была кумиром, а стоило горнисту протрубить атаку — и крепость повержена, выброшен белый флаг. Нужно уметь, подумал я, нужно знать мою тещу: декорум, полутона, интеллигентные манеры. До женитьбы я был неукротим, и не существовало для З. Н. лести приятней, чем признать, что она обуздала меня. Я это неустанно признавал и неустанно подчеркивал. Вот уж и не снилось мне в мятежной юности, что стану когда-нибудь дипломатом.

— Оставим Дину в покое, — повторила З. Н., присаживаясь к кухонному столику, пробуя пальцем клеенку, прежде чем положить локоть. — Меня беспокоит другое. Вы с Линочкой совсем перестали бывать на людях.

Обвинение было серьезное, но, какая бы кара мне ни грозила, запираться я не собирался.

— Текучка заедает! — вздохнул.

— А кого она милует? Ты думаешь, в науке нет текучки? Надо как-то устраиваться. Как-то себя регламентировать. А как же! — В знак несогласия со мной 3. Н. подняла свои дугообразные брови, но, спохватившись, видимо, что это преждевременно, тотчас же придала своему лицу лояльное, то есть загадочное, выражение. — Надо, дети мои, время от времени выползать из берлоги. Показываться. Быть на глазах.

— Кому показываться? — притворился я дурачком.

— Ах, Димочка! — снисходительно тряхнула она головой. — Не разыгрывай меня. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Предположим. Но мне хотелось бы знать, как она