– Мы – всего лишь его маленький театр, его марионетки, – произнес Саломон до предела напряженным голосом. – Держу пари, что он близко… Ближе, чем когда-либо…

– Гюэль? – предположила она.

– Не исключено… Но в этом случае во время первых убийств он был слишком молод. Однако почему бы и нет?

Он снова указал на барельефы с их гротескными фигурами, которые потихоньку поглощала темнота, и заговорил тихо и торжественно, глубоко звучащим во мраке голосом:

– Кем бы он ни был, тут речь идет о человеке, околдованном классическими образами, символами и текстами. Этот город, как ты сама констатировала, полон образов, символов и людей, похожих на того, кого я только что постарался описать. Я убежден, что он здесь, что он следит за каждым нашим шагом, что он – один из нас… Нам надо поразмыслить, Лусия, обо всех, с кем мы пересекались.

Тьма еще больше сгустилась в коридорах здания, оседая на старых камнях, как патина. Или ей просто показалось под настроение? У Лусии возникло впечатление, что нынче вечером темнота наступила намного раньше и быстрее.

– Пойдем отсюда, – сказал Саломон, посмотрев на нее. – Я просто старый болтун, а тебе надо отдохнуть.

41

Вечер вторника

Солдаты с примкнутыми к ружьям штыками, пушки, кони, палатки… Несколько отрядов расположились на холмах, готовые к столкновению.

– Здесь было около трехсот семидесяти пяти конных гвардейцев, – объяснял Саломон, – вот здесь сорок восемь мамелюков и семьсот шесть гренадеров. Они атаковали русских с криками: «Заставим зарыдать санкт-петербургских дам!» В то утро в Аустерлице все они пошли в бой. Шестьдесят пять тысяч французов против восьмидесяти пяти тысяч бойцов австро-русской коалиции.

Лусия склонилась над маленькими оловянными солдатиками. На макете, установленном в углу большой гостиной, насчитывалась добрая сотня фигурок. «Словно видение кладбища», – сказала себе она. Крошечные фигурки, застывшие в разных позах, заставляли подумать обо всех войнах, случившихся за века, как об одной извечной войне человечества со смертью, где человечество всегда терпело поражение.

– Вон там – пехотинцы австрийской инфантерии, – продолжил Саломон, – там – артиллерия имперской гвардии. А вот это, разумеется, император на коне. С эскортом из девяти всадников он отражает атаку казаков.

Профессор говорил с воодушевлением. Лусия улыбнулась. Не было никаких сомнений, что он слышит ржание коней, крики казаков, напавших среди ночи, цокот копыт и хлопанье знамен на ветру. Видимо, Саломон угадал усмешку в ее улыбке, а потому хитро подмигнул:

– Что-то я разболтался о любимой забаве… А не выпить ли нам чего-нибудь?

Он подошел к буфету, где стояли бутылки и графины. Лусия выбрала шотландский виски безо льда. Саломон взял резной хрустальный графин с первосортным коньяком «Гран Шампань», налил себе коньяка в круглый бокал и уселся в кресло с подушками. Лусия опустилась на соседнее кресло.

– Раньше мотивы убийств и прочих жестоких преступлений было легче понять, – сказал он. – Ревнивый муж, убийство с целью ограбления или в порыве безумия… В общем, все одно и то же. Сегодня многое изменилось. Беспричинная жестокость, сведение счетов, сексуальные преступления, угрозы убийства в соцсетях – насилие повсюду. Включая еще и наши ежедневные действия, слова и зрелища, которые предлагают нам с экранов телевизоров. Огромный прогресс науки и техники колоссально расширил возможности расследований, а вот мотивация преступлений усложнилась; применение силы участилось, мобильный состав сильно поредел, а вот юридические препоны в следствии участились. В результате технологии прогрессируют, а уровень подготовки падает.

Саломон встал, подошел к книжному шкафу и достал оттуда «Исповедь» Блаженного Августина в старинном издании.

– Еще святой Августин разъяснял, что творить Зло ради Зла возможно, и что источник этого Зла заключается в воле и гордыне самого человека.

Он поставил книгу на место и взял другую: «Иллюстрированный Шекспир из Стратфорда» в издании «Чанселлор Пресс».

– «Итак, зима нашего неудовольствия сменилась славным летом под солнцем Йорка»… «Ричард Третий». Ты читала? Ах да, ты же не читаешь… – В голосе его не было ни тени презрения, просто констатация. – Это история уродливого горбатого короля, который, чтобы добиться трона, убил родного брата, племянников и собственную жену. Человек, которого мы ищем, тоже уродлив. Но его уродство внутреннее. Возможно, его искалечило скверное детство. Сколько же таких уродов наплодили родители, не выполнявшие свои функции? Тысячи и тысячи…

– Очень удобно верить, что монстры порождают монстров, правда? – сказала Лусия. – Но на свете полно монстров, у которых было счастливое детство и которых вырастили любящие родители, Саломон.

Он улыбнулся, поставил на место Шекспира и взял еще одну книгу.

– «Сто двадцать дней Содома» маркиза Донатьена Альфонса Франсуа де Сада. Вряд ли с этой книгой что-нибудь может сравниться в невыносимой жестокости: насилие, пытки, инцесты, убийства, педофилия, копрофагия… Все в его произведении говорит о том, что у него самого с головой было не все в порядке… И, наконец, «Братья Карамазовы», – прибавил он, доставая очередной том. – Мятеж против Бога на фоне страданий детей, которые невозможно оправдать… Ты веришь в Зло, Лусия?

– Глубочайшим образом.

– Почему?

– Потому что мне приходилось с ним сталкиваться.

– Франсиско Мануэль Мелендес?

Саломон заметил, как она напряглась: с ней это случалось часто.

– Не только…

– Как многому в плане Зла нас научила литература, – мечтательно прокомментировал он. – Но это ничто в сравнении с тем, чему мы учимся на собственном опыте, разве не так?

Профессор не сводил с нее глаз, легким, почти гипнотическим движением вращая коньяк в бокале. Потом встал, вытащил из ряда виниловых дисков один и поставил его на проигрыватель.

– «Электра» Рихарда Штрауса, – сказал он, обернувшись к Лусии. – В этой опере рассказывается, как Агамемнона убили его жена Клитемнестра и ее любовник Эгисф. А потом и Клитемнестру убил собственный сын. Дирижер Даниэль Баренбойм квалифицировал эту оперу как «жестокость в музыке».

Зазвучали первые ноты, мрачные, полные драматизма. Мысли и образы, теснившиеся в голове Лусии, пришли в движение. Книга из хранилища библиотеки юридического факультета, к которой, возможно, обращался убийца… Взгляд Альфредо Гюэля, брошенный на нее из-под очков… Насильник, бродящий по улицам Саламанки… Труп Сесара Болкана, подвешенный над инвалидным креслом… Мерзкие детали вскрытия, свидетелем которого она стала в Сеговии… Детский дортуар в усадьбе…

Лусия вдруг подумала об Альваро.

– Вид у тебя сейчас, как у покойника, – помолчав, отеческим тоном сказал Саломон. – Если б ты была моей дочерью, я напоил бы тебя настойкой липового цвета и флердоранжа и отправил бы в постель, приложив к ногам грелку.

Она с улыбкой отхлебнула виски.

– Но я не твоя дочь… А у тебя дети есть?

– Нет. Бегонья, моя покойная жена, не хотела детей.

– Это она