Шрифт:
Закладка:
В течение октября газеты пересматривали ранние эпизоды карьеры Гулда и перекраивали их, чтобы вписать в контуры злодейской биографии. Именно сейчас забыли о платежеспособности и невменяемости Чарльза Леуппа на момент его самоубийства, а его смерть перенесли с 1859 на 1857 год, чтобы она лучше совпала с той ранней паникой. В последующие годы сама история «Черной пятницы» была переделана таким образом, что возмущенные, обанкротившиеся толпы, проходящие по финансовому району, охотились за Гулдом, при этом восклицая «Кто убил Люппа? Гулд!» Но, согласно современным сообщениям, в тот день такого самосуда не было, и имя Люппа никогда не всплывало.[318] Также именно сейчас получила распространение мрачная версия о сотрудничестве Гулда с Праттом, хотя сам старик, когда к нему обратились с просьбой высказать свое мнение, категорически отказался комментировать своего бывшего соратника. (Приближаясь к семидесяти девяти годам, Пратт, возможно, был занят своей последней женой, которой было двадцать восемь лет).
Репортеры «Геральд» заглянули в свои архивы и, обнаружив историю о первом путешествии юного Джея в Нью-Йорк, оживили и переработали ее. Теперь мышеловка дедушки Мора стала изобретением Джея. Она также стала метафорой всего гульдианского. Газета «Геральд» утверждала, что устройство — неумолимое, изобретательное и чрезвычайно эффективное — подражало своему создателю, который в дальнейшем ставил такие же хитроумные ловушки для других, более умозрительных мышей. (Несколько карикатур придерживались образа ловца грызунов, изображая Джея в виде коварного домового кота, злобно играющего с раненой добычей перед убийством). Стремясь переплюнуть «Геральд», «Сан» отправила в Роксбери корреспондента, чтобы собрать рассказы о первых днях Гулда. Из этой экспедиции вышел анекдот (достаточно правдивый) о земельной сделке Джея за счет Эдварда Бурханса. Кроме того, в распоряжении The Sun оказалось эссе Джея «Честность — лучшая политика», которое газета сочла нужным опубликовать в боковой колонке рядом с несколькими колонками яростных насмешек. В этом климате недавние подвиги Гулда против Вандербильта приобрели новый оттенок, как и угол Эри и война за A&S. Критике подверглись даже забавные эксцессы Фиска. «Большой оперный театр, — писала газета Грили „Трибьюн“, — построен на костях людей, принесенных в жертву богам скупости».[319]
Это были боги, которых, по мнению публики, накормили, и накормили хорошо, в «черную пятницу». Хотя Гулд с болезненной ясностью понимал, что закончил авантюру с золотым уголком значительно беднее, чем начал ее, обычного человека с улицы это не могло убедить. В народном сознании «Черная пятница» была катаклизмом, великолепно срежиссированным и полностью контролируемым хитрым Гулдом с целью наживы. Необразованное большинство, склонное рассматривать капитализм как игру с нулевой суммой, в которой доллар, потерянный одним игроком, мгновенно превращается в доллар, приобретенный другим, полагало, что призрак сотен обанкротившихся инвесторов означает непревзойденную (и бессовестную) выгоду Гулда и его союзников. Газеты плыли по течению. Скандалы — простые, изложенные всего в нескольких возмущенных абзацах, лишенных утомительных сложностей, — обеспечили ежедневным изданиям по всей стране высокие продажи. На рынке, изголодавшемся по одномерному злодею избытка Уолл-стрит, Джей Гулд неожиданно оказался как нельзя более кстати.
В январе того же года, давая показания по поводу «черной пятницы» в банковском комитете Палаты представителей под председательством Джеймса А. Гарфилда, республиканца из Огайо, Джей не оказал себе никакой услуги, показавшись уклончивым. Когда его спросили, откуда он узнал, что Казначейство США собирается продавать золото, Гулд не стал ссылаться на личные продажи Баттерфилда через Селигманов, а сказал: «Это один из тех выводов, к которым человек иногда приходит интуитивно, которые сами по себе верны, но, если вы возьметесь привести доказательства, на основании которых они были сделаны, вы не сможете сказать, как это было сделано». Расследование комитета было полностью сосредоточено на выяснении степени причастности Гранта и других федеральных чиновников. В конечном итоге, хотя группа, в которой доминировали республиканцы, дала президенту-республиканцу абсолютно чистую характеристику, они не стали оправдывать Баттерфилда. Комитет просто отметил, что не смог убедительно доказать, что помощник казначея вступил в сговор с Гулдом. Комитет также раскритиковал Корбина за «худшую форму лицемерия», когда он «прикрывается религией и патриотизмом», чтобы манипулировать влиятельным родственником.[320]
Многочисленные просчеты Джея в его попытке загнать золото в угол, а также значительные потери его и Фиска в целом должны были разрушить зарождающийся миф о его зловещей неизбежности. Но в итоговом отчете Конгресса, как и в прессе, эта ясность осталась без внимания. Таким образом, по иронии судьбы, среди обломков «черной пятницы» пресса могла свободно создавать иллюзорный образ Гулда как злобного, аморального и неостановимого финансового вундеркинда. Сам Джей не стал ничего опровергать, заключив тем самым первую в своей жизни настоящую фаустовскую сделку. В ближайшем будущем его операции с безнадежно убыточной компанией Erie во многом укрепили бы его популярный образ хладнокровного, лживого финансового вампира, жаждущего яремных венцов своих противников. Позже, после «Эри», легенда о его дерзкой недобросовестности будет преследовать его, когда он приступит к настоящему делу своей жизни: установлению контроля над Union Pacific и Missouri Pacific, приобретению других крупных дорог
