Наконец Сяохуань и Чжан Цзянь вызволили Сяо Ши. Озорно улыбаясь, он то кланялся Дохэ, то опускался перед ней на одно колено. Сяо Пэн думал: как знать, вдруг молчание, которым Чжан Цзянь отгородил себя от мира, однажды взорвется? И не поздоровится тому бедняге, кто станет жертвой этого взрыва.

Еще Сяо Пэн видел, куда метят озорные шуточки Сяо Ши: его друг явно добивался внимания Дохэ. Ни Сяо Пэн, ни Сяо Ши не знали, почему так стараются заинтересовать эту девушку из семьи Чжан, но продолжали тайное соревнование и боролись даже за молчаливую ее улыбку. Неужели они хотят добиться ее любви? Сяо Пэн даже вздрогнул от такой мысли: разве может он взять в жены девушку на несколько лет старше? Да к тому же в деревне его ждет невеста, их еще в детстве сосватали, нельзя же вечно от нее прятаться. Ему уже двадцать шесть, сколько можно тянуть?

Сяо Пэн даже не знал толком, нравится ли ему Дохэ, но отпечаток изящества, выделявший ее среди обычных китайских женщин, тревожил его сердце. Сяо Пэн смотрел, как Сяо Ши льстиво признается Дохэ в братских чувствах к Чжан Цзяню, и вдруг понял: мастер Чжан и Дохэ — любовники. Недаром кнопка на стуле превратила ее в пантеру, готовую растерзать врага, навредившего ее самцу. Все стало ясно: это с Дохэ Чжан Цзяня застукали в клубе, а Чжу Сяохуань их покрывала. И кто родил Чжан Цзяню детей, теперь тоже понятно.

Он почувствовал, что все эти годы знался с гнусной семьей, в которой все поставлено с ног на голову. Издевались над ним почем зря. Выйдя из дома Чжанов, Сяо Пэн пообещал себе, что ноги его здесь больше не будет. Но назавтра снова пришел. И потом ни дня не пропустил, ходил к Чжанам даже чаще, чем обычно. Он и сам не знал, что с ним такое творится, и Сяо Ши не стал говорить о своей догадке. Он презирал Сяо Ши за болтливый язык, за глаза, которые не видят дальше своего носа.

В тот августовский день он закончил смену, вымылся с головой, переоделся в тельняшку с коротким рукавом, прорехи в подмышках заклеил пластырем. Подъехал к дому Чжанов и наткнулся на Дохэ — она спускалась по лестнице с деревянным ведром за спиной. Спросил ее. куда собралась, Дохэ махнула в сторону рисовой лавки. Спросил: «Помочь тебе рис донести?» Она улыбнулась, сказала: «Большое спасибо!» Сяо Пэн развернул велосипед.

У рисовой лавки она снова махнула рукой:

— Там.

Сяо Пэн шел за ней. Походка у Дохэ была очень занятная: шажочки маленькие и неловкие, но быстрые. Шагая рядом, он еще сильнее ощутил, до чего же она отличается от других женщин.

— Далеко еще? Садись на велосипед.

Дохэ указала пальцем на большущее деревянное ведро у себя за плечами и пояснила, улыбаясь:

— Ведро.

Подумав, Сяо Пэн велел ей снять ведро. Смотрел, как она отстегивает ремни, и даже это ведро показалось ему диковинным, не таким, какие бывают у обычных людей. В левую руку он взял ведро, а правой рулил, и так, вихляя из стороны в сторону, они поехали дальше. Скоро поравнялись с площадкой, которую облюбовали для торговли крестьяне-огородники.

Люди собрались у дороги, вороша что-то в земле. Оказалось, привезли новый урожай земляного ореха — грязи больше, чем урожая. Кто-то разнес по дому весть о том, что привезли орех, Сяохуань заняла у соседок пять юаней и отправила Дохэ на рынок. Дети серьезно недоедали, и в последние полгода у Дахая даже печень распухла.

Сяо Пэн и Дохэ зарылись руками в грязь, выкопали оттуда семь с лишним цзиней ореха, Дохэ уже было ссыпала его в корзину на весах, но Сяо Пэн помешал: вывалил орехи обратно на землю, выбрал из кучи те, что погрязнее, и стал счищать с них глину. Улыбнулся Дохэ. Она сообразила и присела на корточки помогать. Сяо Пэн подумал: взрослая женщина, а таких простых вещей не понимает. Если бы не он. на все деньги купила бы ведро грязи и принесла домой вместо орехов.

Крестьянин-продавец ткнул в их сторону длиннющим коромыслом весов, едва не задев Дохэ по лицу:

— Не продается, не продается! Кто выбирал орех, тому не продается!

Сяо Пэн схватил коромысло и сказал крестьянину, что он своими весами угодил в человека. Крестьянин ответил, что было объявлено заранее: в орехе не рыться и не перебирать! Сяо Пэн и крестьянин тянули друг у друга коромысло, словно канат. А если мы и выбирали. что, теперь можно своей палкой нам в лицо тыкать? Да еще женщине, что, разве можно просто так ей в лицо палкой? А если глаз выколешь, кто будет отвечать?! Так не выколол же! Сукин сын, ткнул палкой ей в самый глаз, будто так и надо!

Куда тому крестьянину было до Сяо Пэна: первое же его обвинение перекрыло русло их спора, и сбитый с толку крестьянин уже плыл за Сяо Пэном по рукаву его логики.

— Глаза у нее целехоньки, смотрят как следует! — оправдывался он перед толпой покупателей.

— Это у тебя силенок не хватило черный свой замысел исполнить! Все слышат? У страны сейчас тугие времена, а вероломные крестьяне пользуются этим и пьют кровь своих старших братьев, рабочего класса!

Теперь Сяо Пэн завладел коромыслом, а крестьянин стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу и умоляя его не махать весами, как Золотой дубинкой[76]. — сломаются!

— У этих крестьян из пригорода сердца самые черствые! Пользуются тем, что у нас ни зерна не хватает, ни масла, и задирают цены до небес!

— Верно говоришь! — отозвались в толпе.

Какая-то дунбэйка с вымазанным грязью ртом выкрикнула:

— Братцы крестьяне поступают не по-товарищески: чтоб продать нам эту горстку орехов, они их сначала в грязь окунают!

Только что, пока рабочий класс и представитель коммуны перетягивали друг у друга коромысло, она успела облущить вывалянный в грязи орех и проворно закинуть его в рот. Ей нужно было хоть что-то забросить в голодный живот, чтобы сберечь для детей лишнюю пайку. Лицо ее сейчас тоже казалось вывалянным в грязи, как эти орехи.

Гнев против пригородных крестьян, много лет зревший среди членов семей рабочего класса, теперь вырвался наружу. Крестьяне знали, что рабочие из Шанхая не могут обойтись без рыбы и креветок, и задирали цену на эту самую рыбу, как будто здесь Шанхай. Зелень продавали вымоченную в воде, а если такого крестьянина пристыдить, он еще