Дверь захлопнулась, отставляя нас наедине.

Я окинул быстрым взглядом знакомое помещение. Особо ничего не поменялось: стол массивный по центру, справа диван, высокие окна и книжный шкаф вдоль стены. Изменились только оттенки: темный шоколад стен высветлился до кремово-горчичного, на окнах появились плотные белые шторы с золотыми нитями жаккарда и цветы. Лина приложила руку к интерьеру, это чувствовалось. И запах теперь другой: пахло не крепким мужским парфюмом и потом, как раньше, а свежестью, чистой тканью и немного лаком.

Взгляд скользнул по столу и зацепился за старое фото.

Я судорожно сглотнул.

Смотреть на чужую любовь всегда было тяжело. Я сгорал изнутри, нажимая на затвор, словно выстреливал каждый раз себе в сердце, а они улыбались. В альбоме Лешки были снимки, что сделаны моей рукой, но создатель этой фотографии… что я хранил за шкафом, был именно Береговой. Мила обнимала меня, а с него, подлеца, глаз не сводила.

Я помню этот день до мелочей.

Лешка тогда ушел на бой, что изменил наши жизни в корень, а я… просидел несколько часов на лавочке неподалеку от их дома, все хотел признаться, поговорить с Милой, сообщить, что решил уехать в другую страну, подальше от этой боли и сумасшествия. Сомнения резали, как лезвия. Я хотел быть рядом с ней, но больше не мог издеваться над собой. Потому и решил в тот день все оставить, не сообщая Береговому.

С ним тоже прощаться было тяжело. Друг же.

Только я не знал, что он так никогда не считал, а лишь пользовался.

Заметив мой взгляд, Лютый прошел к столу, отодвинул фото, легко погладив лицо Милы кончиком пальца. На мое молодое не искалеченное тогда лицо посмотрел и поморщился, будто ему неприятно.

Отложив фото, Лютый поставил на стол пузырек коньяка и два стакана. Тут же их наполнил.

— Не хочешь объяснить? — он кивнул на фото и рядом лежащие подставные документы. Его голос дрогнул, а рука дернулась к напитку. Опустошив содержимое одним махом, он посмотрел мне в глаза. Я понял, что уже не жилец. Береговой убирал людей и за меньшие проступки…

— Не хочу, — я тоже взял напиток, не боясь приближаться ко врагу, но, прежде чем выпить, присел в кресло и скрестил ноги.

— Но придется.

— А что будет, если откажусь?

Лешка хмыкнул и откинулся в кресле, отчего кожаная спинка захрустела, а ножки заскрипели.

— Тебя отсюда вынесут, — сказал прямо, внимательно отслеживая мои эмоции. Провокации — это в стиле Берегового.

Не дождешься, мразь. Ни один мускул на моем лице не дрогнул, я научился сдерживаться. Сука-жизнь заставила притворяться.

Береговой приложил ладони к столешнице и, немного наклонившись вперед, зыркнул исподлобья. В черных глазах бывшего друга мелькнула знакомая злоба и ярость. Лютая.

Обычно после такой позы следует прыжок и сокрушительная атака.

Я сжал пальцы на стакане, стекло запищало.

Жаль, что не получилось довести дело до конца.

Жаль, что не увижу своего ребенка.

Но эти месяцы, проведенные с Варей, того стоили.

Я расслабленно вытянулся, добавил себе немного коньяка и выпил еще, после чего перевернул стакан и хряпнул им об стол.

Лешка вскочил, стул отъехал назад и ударился о книжный шкаф. Сверху упала глиняная статуэтка в виде стоящего на двух ногах слона. Фигурка коснулась пола и с грохотом разлетелась на мелкие части.

Лютый умел быть стремительным и неожиданным, но не со мной. Я всегда был на шаг впереди него. В спаррингах Лешка валил, что дурной, мог с одного удара вырубить, но юркости у меня было больше.

Когда он налетел, я дернулся в сторону и отмахнулся от кулака. Метнулся к столу и, зацепив пальцами дорогое мне фото, скользнул к окну.

Лютый не отставал. Он рванул меня за плечо и швырнул к другой стене кабинета. Я устоял, но, попятившись, споткнулся о детскую игрушку. Рухнул на задницу и выронил фото. Оно лепестком улетело вверх, чтобы замереть в пальцах Лютого. Тот напирал, в темных глазах переливалась жажда переломить меня, а массивная тень его плеч будто забирала воздух.

Бежать я не стану — бой приму, но просто так не сдамся.

— Кто ты, тварь? — Повернув ко мне снимок, он добавил: — Отвечай… — Лешка не кричал, не повышал тон, но в его голосе застывали убийственные интонации.

Я заулыбался. Наискось. Довольно. Так, как улыбался Волчара.

Это Берегового сбило с толку.

Он отступил к двери, потер подбородок и, запустив пальцы в волосы, тряхнул головой. Не верится, да?

Лютый так до сих пор и не понял, кто перед ним стоит. Пусть мучается, я ему помогать не стану.

— Ты влез в нашу семью не просто так, — заговорил Леша, спустя несколько секунд. Я не пытался встать, так и лежал, глядя в потолок.

И молчал, вывешивая Берегового до пены изо рта.

— Сука, отвечай!

Я снова улыбнулся. Приподнялся на локти.

Лешка заскрипел зубами, шагнул к столу, открыл боковой шкафчик.

— Ты скажешь все.

— Или что? — прыснул я, поднимаясь на ноги.

— Или… — Лешка вытащил ствол из стола и направил дуло на меня, передернул предохранитель, — я тебя вальну. Кто ты?

— Муж твоей сестры, — не искажал голос, не занижал и продолжал улыбаться наискось. — И она от меня беременна. Ты не убьешь меня…

— Твое настоящее имя? — он повел рукой, дуло заплясало. — Говори, не то отстрелю самое драгоценное. — И перевел пушку чуть ниже, направив ствол мне между ног.

Мог ли он меня испугать?

Я пережил такие пытки, что Лютику и не снилось, поэтому снова заулыбался и даже шагнул бывшему другу навстречу.

— Владислав.

— Ты врешь… — прошипел он, рука его дрогнула, пушка ушла в сторону.

— Может быть, но кто докажет? Ты? — я повел плечом и спокойно развернулся к выходу. Почему-то по взгляду понял, внутренне почувствовал, что Лешка никогда не выстрелит. Или размяк, или что-то другое мешало.

Верить, что это старая дружба, не стану.

— Я не договорил, — бросил он вслед. — Откуда у тебя фото моей бывшей жены? И что за документы ты решил мне подсунуть?

Я лишь покачал головой. Доказательств, что документы мои, нет, фото ничего не объясняет. И Лютый это прекрасно понимал, а давление его старыми методами не проканало.

Я открыл дверь и с тяжелым выдохом ступил в коридор.

Выстрел не догнал меня.

Не догнал он меня и в гостиной, где я молча прошел мимо плачущей Вари, намереваясь уехать, оставить ее в покое. Я должен, иначе Чех доберется до всех, а я не хочу. Больше ничего не хочу.