в Зимнем и Букингемском дворцах, ничто вокруг не скворчало, не пищало и не торопилось на выход, спасаясь от поджаривания. Чистота от потусторонних сил - стерильная, как в операционной. Зависть, злоба и интриги были в этот круг не вхожи и держались где-то на периферии этого общества, а может, их и не было тут вовсе. Лица у присутствующих при этом поделались какими-то одухотворенными и даже блаженствующими. Мне захотелось схватить Ильича двумя руками и притащить в эту Аквилонию учиться, как правильно строить команду единомышленников для свершения великих дел - не из дерьма и палок, подобранных на человеческой свалке, как делал это он, а из надежных и ответственных товарищей, ведущих общество к торжеству Царства Божия на Земле, то есть Коммунизму.

Отзвучали слова молитвы, подобно звону колоколов растаяло в тиши «Аминь», и вот уже наш добрый священник, обведя собравшихся подобревшим отеческим взором, громыхающим голосом переходит к произвольной программе, то есть Проповеди.

- Дети Мои, - произнес Аватар Отца, - вы - лучшие из моих сыновей и дочерей. Вы все тут званые и избранные, и даже вчерашние грешники обратились среди вас в святых. Ведь святость не в том, чтобы тридцать лет сидеть сиднем в скиту, смотреть на свой пуп, носить рубища и вериги, а также есть дерьмо. Святость - в неустанных стараниях по избавлению человечества от обуревающих его слабостей и грехов, вызванных дурными условиями жизни. Благословляю вас на дальнейший труд тяжкий, святый и правый! Аминь!

Сказав это, отец Александр перекрестил собравшихся, и с потолка на них стало сеяться нечто вроде сияющего снега, сбирающегося вокруг людских голов в нимбы святых.

- О Господи! - взмолился местный священник с полуседой бородой. - Недостойны мы твоей похвалы и благословения, ибо грешны выше всякой меры!

- Цыц, товарищ Бонифаций! - рявкнул Небесный Отец. - Если вы недостойны, то кто же тогда достоин - неужели те жирные епископы и архиепископы, что палец о палец не ударяют за спасение человечества, а только думают, как бы слупить с народишка в свою казну побольше треб? Видел я одного такого вблизи на днях, и от него меня чуть не затошнило, ибо был он самодовольный, наглый и облепленный грехами как бродячий пес блохами. Вы тут чисты, насколько это возможно для смертных, а потому не надо выдумывать себе грехи, как некоторые мнительные люди выдумывают себе болезни. Когда я прислал к людям своего Сына ради их спасения, просвещения и вразумления, мир тот погряз в скверне умирающего и разлагающегося язычества. Сын мой был чист, а вот его апостолы родились в этой скверне, дышали ей, пили ее и ели. А потому, послушав своего Учителя, они изрыгали из себя вместе с чистым еще и немного нечистого. Ну а уже последователи апостолов и последователи последователей, никогда не видевшие моего Сына во плоти и не слышавшие его речей собственными ушами, и вовсе оказались во власти породившей их скверны, искажая и извращая его Учение. Ну как, спрашивается, женщина может быть сосудом греха, когда создавал я ее своими собственными руками, с любовью и старанием, как образец красоты, трудолюбия и материнской нежности? Какой может быть первородный грех, и как я могу ненавидеть всех младенцев, родившихся из чрева матери, когда я одинаково люблю всех своих земных детей, а грехом может быть только какое-то осознанное деяние или недеяние, а отнюдь не состояние при рождении? Как можно было утверждать, что человек изначально стремится ко злу, когда я вдохнул во всех людей частичку своей огненной души Творца и Созидателя? Выдумать такое мог только тот, чьи глаза и уши безнадежно залепила скверна умирающего и разлагающегося былого мира.

- В марксизме, отче, такое называется диктатом среды, - сказал молодой мужчина в форме краснофлотца сороковых годов.

- Верно, товарищ Давыдов, - подтвердил Небесный Отец. - Впрочем, и ваш Маркс тоже был подвержен этому явлению, ибо окружавший его капитализм, густо замешенный на алчности и злобе, был скверной еще при своем рождении. Но сейчас для вас это не имеет никакого значения, ибо в этом месте скверны нет, и ваше восприятие мира ничего не искажает. На этом я умолкаю, дальше, если это потребуется, говорить будет мой специальный исполнительный агент Сергей Сергеевич Серегин. Аминь!

И вот уже отец Александр - это только отец Александр; в помещении стоит тишина, и лишь слышно нечто вроде отдаленного колокольного звона вдали. Небесный Отец сказал этим людям все, что хотел, и теперь приглядывает за ними вполглаза. Товарищи аквилонские руководители тем временем постепенно приходят в себя. Судя по всему, такая манифестация в их жизни случилась впервые. Наконец круглолицый улыбчивый мужчина средних лет, в очках, сидящий на противоположном от меня торце длинного стола, прерывает молчание.

- Мы вас слушаем, товарищ Серегин... - осторожно спросил он, привстав с места.

«Сергей Петрович Грубин, - прошептала мне энергооболочка, которую Небесный Отец несколько минут назад подключил к базам данных местной действительности, - председатель Верховного Совета Аквилонии, Великий шаман и Главный учитель. Глава Аквилонского государства в мирное время и заместитель Верховного главнокомандующего по тыловым вопросам при действии военного положения и вообще хороший человек».

Я пожал плечами и ответил:

- Вы, товарищ Грубин, совершенно неправильно понимаете смысл моего визита. Я тут не начальник и даже не наставник, а всего лишь боец за правое дело, заглянувший на огонек к другим таким же бойцам, ибо тот, кого вы называете Посредником, повелел мне обменяться с вами производственным опытом. А вы при этом даже не предлагаете нам с отцом Александром присесть и заставляете вести разговор на ногах.

- Извините, товарищ Серегин, - смутился главный местный начальник. - Для вас приготовлен табурет в конце стола напротив меня, а для вашего батюшки наши люди сейчас освободят место, немного уплотнившись, чтобы он мог сесть рядом с вами, напротив уже знакомого вам товарища Петрова. Еще раз прошу прощения. Слишком уж бурно началась наша сегодняшняя встреча.

Дождавшись, пока люди, сидевшие за столом по левую руку от меня, ерзая и пододвигаясь, освободят место отцу Александру, я сел на предложенное место, поправил меч и сказал:

- Вот теперь все у нас как положено - в тесноте, но не в обиде. И вообще, давайте отставим в сторону всех этих «товарищей», «господ», «ваших светлостей» и прочее титулование по чинам и званиям. Ведь у всех нас есть человеческие имена, данные нам родителями, вот и будем общаться как добрые соседи, безо всякого официоза в лексике.