Перемолотый, смятый системой человек.

Обычная история. Знакомая история.

История, повторяемая бесконечно, от века к веку.

Но какой необыкновенный, тщательного вкуса русский язык, на котором хочется думать, чисто говорить и писать много и с удовольствием.

Свалить. Великий Питирим

Питирим Сорокин, основатель факультета социологии в Гарварде, президент Американской социологической ассоциации, в свои тридцать три года копался на огороде в Детском селе под Петроградом и писал: «На днях получил несколько книг по социологии из Америки, американских профессоров. Если бы Вы знали, какая это была для меня радость! И сейчас она живет во мне!.. Что касается просьб, то они те же: серьезные заграничные социологические книги и журналы, главное, а хлеб телесный – второе…»

Шел 1922 год. «Теперь лето – стало быть, не мерзнем. Паек дают пока – стало быть, кое-как сыты. Дали 40 сажен земли – занимаюсь огородом. В итоге – все обстоит благополучно. Моральное состояние – прежнее, особенно теперь. Каждый день – боль, каждый день – тревога. Но… уже привыкли».

1 июля 1922 года он записал: «…начинаю ходатайство о выезде за рубеж, но в успехе его не уверен, хотя денег я не прошу (и своих не имею, но надеюсь все же не умереть с голоду за рубежом: какую-нибудь работу – хотя бы физическую – вероятно, как-нибудь найду, чтобы иметь фунт хлеба и какой-нибудь угол)».

А через два года, 2 августа 1924-го: «Я уже писал Вам, что февраль – апрель я провел в чтении лекций в 9 американских лучших университетах. Май – июнь сидел под Нью-Йорком вблизи океана, пересматривал английскую рукопись “Социологии революции” и написал по-английски том моих воспоминаний…

Главное время, однако, убивал на английский. Сейчас, особенно после того как написал том в 350 страниц, пишу по-английски сносно; читаю лекции – тоже; уже не готовлюсь к ним в смысле языка».

20 октября 1929 года: «Что касается моих работ и положения, то все это в корне изменилось… Помимо “Social Mobility”, “Contemporary Sociological Theories” и “Principles of Rural-Urban Sociology” я в течение этого академического года надеюсь кончить трехтомную работу “Source Book in Rural Sociology”… Гарвард до сих пор не имел социологии. Теперь решил открыть кафедру – и позже развернуть ее в целый департамент. Выбор Harward’а пал на Вашего покорного слугу… Таким образом, за 6 лет русский беженец достиг вершины в смысле академической карьеры… Не удивляйтесь, если через год или два Вы увидите меня выбранным в президенты Американского Социологического Общества. Уже предлагали, но по милосердию к старичкам отклонил».

Так это случилось.

Питирим Сорокин – автор удивительной книги «Социология революции» (1922–1924).

Автор двух мальчиков, тоже американских профессоров, которые на склоне лет – вечные визитеры в Россию.

Сын двух народов – русских и коми.

Жил и работал до конца 1960-х. Всегда хотел вернуться в Россию, но не пришлось.

Это он писал в 1926 году: «Хотим мы этого или нет, но Киев, и Москва, и Иркутск связаны неразрывно. И пади эта связь – кончено все на долгое время и для Москвы, и Киева, и Иркутска. С другой стороны, существование связи не мешает и Киеву, и Москве, и Верхнеудинску развиваться по-своему и иметь свою физиономию».[424]

Что еще?

Речь не о вынужденной эмиграции из России. Нельзя ее так понимать или так обсуждать.

Она о другом – о решениях, о том, как из жертвы обстоятельств огромной фантазией и безмерной работой за несколько лет вознестись к вершинам своей карьеры, когда не можешь стоять на месте, не можешь копаться в своем огородике, не можешь не двигаться куда-то, принимая на себя все риски перемены мест и обстоятельств.

Умалиться. Пушкин[425]

Он вечно жил под давлением. Лишь бы успеть. Хотя век тогда был короток даже у императоров. Александр I прожил 48 лет, Николай I – 59 лет. И ничей быт не описан так подробно. Все как с ума сошли – день за днем, и все о Пушкине. Тысячи страниц, чтобы понять – мы в том же ряду. Вечно в бегах, вечно в поисках денег, вечно под надзором, вечно в попытках смириться с властью – для хлеба, тепла и молока семье. Писать? Чтобы достать денег и выплатить долги.

«Ропот на самого себя»

Разве это наш драгоценный, вечно пылающий Пушкин? «Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами».[426] Вошел на службу за 5000 рублей жалованья и доступ к архивам. Закладывал бриллианты жены, вещи закладывал, пытался лично управлять имением, основывать газету, альманах, журнал – как проекты, под платную подписку. Одалживался бесконечно, пытал казну, точнее, императора, на предмет государственных ссуд (и получал их) и, самое главное, писал, чтобы заработать на жизнь. Писал! И был зависимым.

Мечта? «Плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно когда лет 20 человек был независим. Это… ропот на самого себя».[427] Ропот, вечный ропот человека изработавшегося, желающего прокормить, насладить, развлечь. Деньги – как независимость. Как это он сказал? «Я деньги мало люблю – но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости».[428] Можно повторять сотню раз, когда снова ищешь заказ и ждешь телефонного звонка – ты нужен.

Заложить крестьян, чтобы выручить деньги на приданое невесте? Нынче точно не удастся. «Через несколько дней я женюсь: …заложил я моих 200 душ, взял 38 000 – и вот им распределение: 11 000 теще, которая непременно хотела, чтоб дочь ее была с приданым – пиши пропало… Остается 17 000 на обзаведение и житие годичное… Взять жену без состояния – я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок – я не в состоянии».[429]

А в каком состоянии мы? Наше чувство загнанности, когда нужно каждый день вырабатывать доходы. Наш пыл хоть что-то сберечь. И да, многим из нас известно вот это. «За четыре года моей супружеской жизни я задолжал около 60 тысяч и принужден был взяться за фамильное имение, но оно меня так запутало, что я… принужден или поселиться в деревне, или занять большую сумму, чтобы сразу отделаться от