Шрифт:
Закладка:
– Милая моя, я тобой недовольна и прямо говорю тебе об этом, чтобы ты могла исправиться, – начала Madame Mère ласково. При всей своей надменности и властности эта женщина боготворила своих детей.
– Что я такого сделала, маменька? – спросила Октавия.
– Проблема скорее в том, чего ты не сделала. Ты не проявила учтивости к мистеру Эннону. Это не должно повториться, и не только потому, что мистер Эннон – наш гость, но и потому, что он… друг твоего брата.
В последнюю секунду миледи заменила этим определением другое – «претендент на твою руку», ибо Октавия все еще казалась ей маленькой девочкой. Желая ее брака с Энноном, Madame Mère не решилась сообщить об этом без обиняков – в Октавии мог пробудиться дух противоречия, ведь своенравием и упрямством она уродилась в свою матушку.
– Простите, маменька. Ничего не могу поделать, мистер Эннон мне неприятен. Зачем он меня провоцирует? – раздраженно сказала Октавия.
– Провоцирует, доченька?
– Ходит за мной, будто верный пес. Когда я появляюсь – строит томную мину, краснеет, расплывается в улыбке и кланяется. Хмурится и вздыхает, если я неучтива. А еще трагическим взглядом сверлит каждого мужчину, с которым я говорю, даже бедного Мориса. Ах, маменька, что за глупые создания эти мужчины!
И Октавия беззаботно рассмеялась, впервые за время разговора глядя матери в лицо. Миледи с улыбкой погладила дочь по золотистой головке (которая покоилась у нее на коленях), но живо спохватилась.
– Почему ты говоришь «даже бедного Мориса», как будто к нему нельзя ревновать?
– А разве можно? По-моему, в глазах сильных, здоровых мужчин Морис – не соперник. С тех пор, как он покалечился, все считают, что Морис оказался на обочине жизни.
– Это верно лишь отчасти. Пока Морису сочувствуют женщины, пока они стремятся обласкать и утешить его – для мужчин он соперник, как ни абсурдно это звучит.
– Маменька, Мориса утешаю только я! И у меня есть на это право, ведь я его кузина, – возразила девушка, сама чувствуя укол ревности.
– Роза и Бланш Тальбот в этом смысле тебе не уступят, причем не имея оправдания в виде родственных уз.
– Вот и пускай Фрэнк Эннон ревнует сестричек Тальбот, а меня оставит в покое. Они, кстати, обещали сегодня приехать.
Октавия воображала, что ловко сменила тему разговора, однако ее матушка была не из тех, кого можно сбить с мысли.
– Сестры Тальбот предупредили, чтобы до ужина мы их не ждали. А пока их нет, я должна сказать тебе несколько слов, Тавия. Я желаю, чтобы ты проявляла к мистеру Эннону учтивость и дружелюбие и не квохтала так над Морисом при посторонних. Знаю, ты к нему внимательна по своей доброте, но твои хлопоты и заботы создают превратное впечатление и, уж наверное, служат поводом для сплетен.
– Кто обвиняет меня в преданности моему кузену? И чем я могу отплатить ему за его преданность? Вы забываете, маменька, что Морис спас от гибели вашего сына.
От возмущения слезинки выступили на глазах пылкой Октавии; невольно она повысила голос, не учитывая, что миссис Сноудон находится совсем рядом и может ее слышать. Миледи нахмурилась, прикрыла ладонью рот своей дочери и холодно изрекла:
– Я помню об этом и с рвением поистине религиозным обеспечиваю Морису комфорт и надлежащий уход. Я делаю все, что в моих силах. А ты, дочь моя, молода, романтична и мягкосердечна. Ты внушила себе, что обязана отдавать свое время и здоровье, приносить в жертву свое будущее счастье, исполняя долг перед Морисом. Ты заблуждаешься, Тавия, и если сейчас не усвоишь урока мудрости, то позднее обнаружишь, что вместо добра причинила вред.
– Сохрани меня Господь! Да разве такое возможно? Маменька, милая, пожалуйста, наставьте меня, и я исправлюсь.
Леди Трехерн, взяв дочь за подбородок и повернув к себе ее открытое личико, зашептала взволнованно:
– Ответь мне: в течение этого года, что Морис живет у нас, бросал ли он на тебя томные взоры, намекал ли на любовь?
– Ни разочка! Он слишком благороден и слишком несчастен, чтобы говорить или хотя бы думать о таком. Я для него – сиделка, сестра и друг, не более. И никогда не будет иначе. Не надо нас подозревать, не надо сеять зерна опасений в моем разуме, иначе мы потеряем покой.
Октавия раскраснелась и говорила с жаром, однако чистые ее глаза смотрели прямо, без тени тайного смущения, и все ее мысли, казалось, были направлены на то, чтобы избавить кузена от обвинений в чувстве, которое превосходит родственную привязанность. Леди Трехерн чуть помедлила, а затем произнесла серьезно и ласково:
– Вот и хорошо, дитя мое. Однако, если Морис забудется, ты должна немедленно сообщить мне, ибо это недопустимо. Было время, когда я надеялась на ваш союз. Теперь все иначе. Помни, Тавия, Морис есть и будет твоим другом и кузеном – и ничем более. Если ты проигнорируешь мои слова, Мориса придется отослать из дома. Разговор окончен. Учти мое пожелание касательно мистера Эннона, а твой кузен на людях пускай сам себя занимает – без твоей помощи.
– Маменька, вы клоните к тому, что я должна полюбить Фрэнка Эннона?
Внезапный вопрос немало смутил миледи. Впрочем, зная, что дочь бесхитростна и порывиста, миледи почувствовала даже некое облегчение от ее прямоты и отвечала решительно:
– Да, милая. Мистер Эннон тебе ровня во всех отношениях. Он любит тебя, Джаспер настроен на этот союз, я его одобряю, а ты, поскольку сердце твое не занято, не имеешь и не можешь иметь обоснованных возражений.
– Он говорил с вами, маменька?
– Нет, он говорил с твоим братом.
– И вы этого хотите?
– Да, дитя мое, очень хочу.
– Тогда я постараюсь угодить вам.
И Октавия, сдержав тяжкий вздох, поцеловала свою матушку с непривычной покорностью.
– Вот ты мне уже и угодила. Будь счастлива, родная. Мы с Джаспером не торопим тебя, дабы ты не огорчалась. Пусть все идет своим чередом, а если этой нашей надежде суждено осуществиться, я сочту себя выполнившей главный свой долг.
Донеслись звуки девичьих голосов. Октавия вскочила и побежала навстречу подругам, восклицая радостно:
– Приехали! Они приехали!
В холле сияли улыбками две цветущие девицы. Находясь в том возрасте, когда чувства избыточны, несколько минут гостьи и юная хозяйка уделили щебетанию, причем нежно обнимаясь, периодически чмокая друг
