определить в иностранную коллегию с чином надворного советника и пожаловала ему четыреста душ крестьян близ Летичева, в Подольской губернии. При представлении императрице с ним случился презабавный анекдот.

Государыня позволила ему быть при представлении в Эрмитажном театре, только в закрытой ложе. Он в ней соскучился, пошел бродить за кулисы и забрался на самый верх. Устав, он присел на какое-то седалище, которое вдруг стало опускаться; Кристин закричал, его успели приподнять, и видны были одни только ноги. Это было облако, на котором должен был спускаться Меркурий.

Кристин при императоре Александре жил в Париже, где сошелся с семейством Бонапарта; как роялист, он тайно переписывался с графом д’Артуа, переписка была открыта; Бонапарт схватил его и отправил в крепость в Лион; отсюда ему удалось убежать и пробраться в Москву, в которой он и проживал, торгуя драгоценностями и обделывая дела с векселями.

Вигель в своих воспоминаниях говорит, что, умирая, Кристин все свое имущество отказал графине де Броглио (урожденной Трубецкой). Какие рукописные сокровища достались, какие перлы рассыпались перед этою женщиной!.. Переписка со множеством исторических лиц, чего стоили одни письма Сталь, самый роман его жизни, все это, как ненужное, рукою невежества предано огню…

Страсть московских барынь к драгоценным нарядам в то время была так велика, что вошло в обычай, за неимением собственных дорогих вещей, без всякого стыда надевать чужие платья и украшения; некоторые блистательные уборы, принадлежавшие богатым дамам, появляясь по очереди то на той, то на другой особе, приобрели даже себе всеобщую известность.

И в силу предрассудка гости, богаче других одетые, хотя бы все знали, что на них чужие наряды, пользовались везде знаками особенного внимания и предпочтения. Даже старики-вельможи эпохи Екатерины были не лишены этого предрассудка и появлялись на вечерах, покрытые с головы до ног бриллиантами, нередко взятыми за деньги напрокат. Характер всех балов московских того века был церемонный и однообразный.

На каждом празднике целая стая слуг различных наций, в пестрых национальных костюмах: здесь были негры в желтых куртках с белыми тюрбанами на головах, русские одеты были в кафтаны, подпоясанные пестрыми кушаками, на головах высокие гренадерские шапки; все они или бегали и метались как угорелые, или стояли как столбы до тех пор, пока их громко не позовут; между ними были карлики и гайдуки чуть не саженного роста, и почти у каждого барина за спиной стоял шут, забавлявший общество своими дурачествами и по временам отпускающий и самые злые остроты насчет самого барина и его гостей.

Между молодежью на балах в Москве по большей части встречались недозрелые юноши, напомаженные и разодетые по последней моде; последние всегда были в сопровождении французских гувернеров, которые тщательно следили за первыми их шагами в обществе.

Вполне образованных молодых людей в Москве было немного, бо́льшая часть из них жили в Петербурге или в армии, где делали карьеру. Англичанка Вильмот, гостившая в Москве у княгини Дашковой, делает следующее заключение о московском обществе и вообще о русской цивилизации: «Подчиненность развита здесь до крайней степени. Тут нет того, что в Англии называют словом „джентльмен“; достоинства каждаго оценяются мерою высшей милости. В понятиях массы слова „хороший“ и „плохой“ – суть синонимы благоволения и неблаговоления; уважение к личному характеру заменяется уважением к чину».

Большой почет в старое время вселяли к себе все богачи-помещики. Дома таких господ кишели прислужниками, приставленными к разным должностям.

Например, у богатого помещика Головина их было около трехсот, у Лунина – двести восемьдесят, у графа Алексея Орлова-Чесменского – более пятисот человек. Такая большая дворня почти ничего не делала и выполняла только прихоти своего барина. У С. Н. Шубинского находим любопытное описание дворни и жизни богатого помещика В. В. Головина, владельца огромного подмосковного села Новоспасского. Жизнь этого барина в молодости была полна бедствий и страданий.

При Бироне он был пытан и затем два года сидел в тесном заключении при церкви Воскресения Христова, в Москве. Несчастия, испытанные им, имели довольно сильное влияние на его характер. Он сделался нелюдимым и религиозным до суеверия. Все его дворовые власти входили в его комнату по команде горничной и докладывали с низкими поклонами по раз утвержденным правилам.

Вокруг его дома всю ночь ходил неусыпный дозор, бил в колотушки, гремел в доску и трубил в рожок. Утром после докладов ему приносили чай, и впереди обыкновенно шел один слуга с большим медным чайником с горячей водой, за ним другой нес большую железную жаровню с горячими угольями, шествие заключал выборный с веником, насаженным на длинной палке, для обмахивания золы и пыли.

Напившись чаю, он отправлялся в церковь. После обедни его вели под руки двое слуг; подавали затем завтрак и после обед – обед тянулся три часа. Кушаний бывало обыкновенно семь блюд, но иногда число их доходило и до сорока. Для каждого блюда был особый повар, и каждый из них приносил блюдо в белом фартуке.

Сервиз был весь оловянный, но в праздники – серебряный и фарфоровый. Поставя блюда, повара уходили, и являлись двенадцать официантов, одетых в красные кафтаны кармазинного сукна, с напудренными волосами и длинными белыми косынками на шее.

После обеда подавался десерт и хозяин пил шоколад. Ужина не было. На ночь все двери и ставни в доме закрывались железными болтами. Если барину не удавалось уснуть, то он начинал читать вслух свою любимую книгу «Жизнь Александра Македонскаго», Квинта Курция, или садился в большие механические кресла, начинал качаться в них, поправляя руками на обоих висках волосы, закладывая их за уши, и, перебирая четки и понижая и возвышая голос, читал заклинания против сатаны и злых духов. Окончив заклинания, он вставал с кресел и начинал ходить по всем комнатам, постукивая колотушкою или обмахивая густым крылом мнимую нечисть вокруг себя. Если же он находил пыль, то приказывал курить ладаном и окроплять то место святою водою.

В комнатах у него было семь кошек, которые днем ходили по комнатам, а ночью привязывались к семиножному столу. За каждой кошкой было поручено ходить особой девке. Отправляясь зимою в Москву, он был всегда сопровождаем чрезвычайно пышным поездом, в котором находилось до 70 лошадей и около 20 различных экипажей. Впереди всего везли чудотворную икону Владимирской Божией Матери в золоченой карете, с утвержденным внутри фонарем, в сопровождении крестов и священника. Затем следовал барин с барыней в особенных шестиместных фаэтонах, запряженных парадным цугом в восемь лошадей.

Дочери ехали в четырехместных каретах, в шесть лошадей; молодые господа – в открытых колясках или санях, в четыре