– Казалось, радуется вашему решению, – отозвался Петрек, – но что же? Общими словами только о том говорил, постоянно повторяя одно: я сам с воеводой должен буду договариваться. Хочет, чтобы вы к нему прибыли.

– Вы говорили ему мои условия? – спросил Винч.

– Это было наипервейшим, – сказал Петрек, – что хотите и требуете, чтобы ваш край не преследовали и не уничтожали, а считали его союзником. На это мне сказал кисло магистр, что имеет к архиепископу гнезнеского предубеждение и ему должен отомстить, не может ему простить, хотя на той же земле сидит.

Воевода нахмурился.

– Идут уже! Где они? – воскликнул он.

– Думаю, что около Торуни все соберутся и магистра там также застанете, но прытко нужно идти, чтобы, вас опережая, не разлились они по Великой Польше.

Воевода, присев на лавку, задумался.

– Поедете со мной, – сказал он, подумав.

– Разумеется, не отступлю от вас, – быстро добросил Петрек, – не льстя себе, трудно бы также было без меня, который все дороги и перешейки знает и поговорить с ними умеет, добраться с целой головой до крестоносцев.

Воевода встал, посмотрел на пол, подумал.

– Тихо, – сказал он, – тихо. На завтра объявляется охота. Мы поедем в лес, вы со мной, и в Торунь! Не может уже быть иначе. Хотели этого… вынудили меня… Не могу иначе… Позора не вынесу – лучше смерть. Хотел король… хотел – свершиться.

Воевода тяжко вздохнул.

Объяснял, словно из необходимости, сам себе и повторил ещё несколько раз вполголоса:

– Хотел король… вынудил меня. Не может уже быть иначе – не может…

III

Крепость и поселения крестоносцев в Торуни, уже сто лет назад, наскоро в то время сколоченное в таком страхе, что строители её готовые чёлны должны были держать для побега, боясь нападения пруссаков, имело время разрастись, расшириться, укрепиться в руках ордена.

Теперь это был величественный и сильный замок, крепость, защищенная стенами, башнями и самой рекой, валами и рвами. Уже издалека его стены показывались великолепными, свидетельствуя о том, как те, что некогда сюда пришли с малой горстью на чужую землю, сильно в неё уже врослись и подняли свою мощь.

Давно миновали те времена, когда за плохим валом и наскоро вбитыми остроколами пришла сюда первая группка немецких рыцарей, на правом берегу реки оставляя несмелые шаги, что её так далеко должны были завести.

На протяжении века Торунь, постоянно расширяясь, постоянно подкрепляясь новыми поселенцами, почти боролась с Мальборком за первенство.

В стенах было где поместиться и большей рыцарской силе, а значительные запасы оружия и провизии были накоплены в больших зданиях. Ни один год не миновал бы здесь, не оставив причудливо построенные дома из красного кирпича, какие возносились ввысь.

Крестоносцы в своих частых походах имели здесь сборное место и отсюда тянулись в разные стороны. С некоторым почтением они относились к этому одному из первейших своих гнёзд, полному памяток.

Сюда теперь магистр Людер, герцог Брауншвейский, из того дома, который трёх своих членов отдал на служение ордену, привёл войско, которое было предназначено для Польши, грабежа и поджогов владений Локотка.

Сама глава этого рыцарского товарищества вёл командующих и гостей на берег Вислы, собираясь тут сдать командование маршалку и великому комтуру. Немного удивлялись тому, что великий магистр, который заранее объявил, что командовать походом не может, хотел их вести даже до Торуня, хотя важные дела вызывали его в Мальборк.

Магистр Людер, который заступил после Орзельна, предательски убитого, имел на своих плечах великую задачу. Крестоносцы, которым с переселения на эту землю, подаренную им для дальнейших завоеваний язычников, везло с особенным счастьем, несмотря на их слабости и безрассудство, благодарили тех, что их вызвали на помощь; крестоносцы со своего прибытия сюда с суровым орденским уставом самым режимом военной жизни начали его ломать.

Эти старые законы, которые делали их полумонахами, были забыты и игнорируемы. Наплыв рыцарских авантюристов со всей Европы приносил с собой совсем не монашеские обычаи. Походы на язычников делали дикими, как они, людей. Не уважали в них ничего, ни так же себя. Монах, ежедневно подвергаясь смерти, когда только мог, пользовался каждой минутой жизни.

Заместо молитв звучали весёлые напевы и любовные песенки у столов, не измеряли вина, не запрещали дорогих цепей, монах, что не должен был иметь никакой собственности, ибо платье, которое носил, могло быть у него отнято, грабил во время войны и добычу не отдавал в общую казну. Разврат, своеволие, роскошь стали обыденным явлением.

Дошло до того, что один обиженный рыцарь, которого прошлый магистр в поход взять не хотел, мстительной рукой его убил.

После убитого Орзельна выбрали магистром Людера, который своим герцогским титулом и связями производил впечатление серьёзного, а был мужем энергичным и умным, – дабы прошлую дисциплину восстановить в ордене.

Это было тяжёлой задачей, которую он должен был, не отступая на шаг от столицы, отслеживать, чтобы её в мельчайших подробностях исполнить.

Был Людер уже более нескольких десятков лет одет в рыцарский плащ, потому что его смолоду отдали в орден – почти полвека деля его судьбу, был лучше всех посвящен в его внутреннюю жизнь, которой знал все пружины. Храбрый солдат, но вместе с тем набожный господин, человек образованный, немного поэт, Людер был уважаем соратниками и, когда дошло до выбора, поставили его во главе, потому что он лучше всех вырывающихся из послушания и закона удерживать в них умел.

Седеющий уже, деятельного образа жизни, вояка, охотник, Людер, несмотря на возраст, был ещё мужем великой силы, величия и энергии к работе. Хотя крестоносным старшинам, которые теперь отличались белыми плащами, более бедных братьев, одетых в серое, мужей рыцарской фигуры хватало и почти условием приёма в орден была физическая сила, магистр Людер, стоявший среди своих, на полголовы был выше них, а броню его без нескольких кафтанов, под неё поддетых, не один из братьев не надел бы на себя.

Лицо также имел, как бы созданное для приказаний – глазами, бровями, самим приказывающим выражением.

Говорил мало, но когда что сказал, спорить с ним было нельзя. Выдавал приговоры и не отменял их никогда.

Со смерти Орзельна, которого в минуты нападения на пороге собственного жилища оборонять было некому, постановили, чтобы два рыцаря неотступно везде сопровождали магистра. Людер выбрал себе в эти компаньоны Конрада фон Гартау и Оттона Добнера.

Как раз вместе с ними он занимал комнаты, которые были предназначены для него в торуньском замке, когда Добнер, который немного задержался у двери, шепнул ему, что тут уже