1255 году, «возлюбил христианскую религию и был крещен» [Budge 2003:398; Dawson 1955:190,209]. Но кроме случая с этим недолговечным местным правителем, попытки обратить монголов в христианство были в основном безуспешными. Отдельные случаи принятия женщинами христианской веры немногочисленны, и кажется, что большинство женщин-христианок Золотой Орды принадлежали к этой религии еще до прихода монголов в регион, подобно тем, кто отправился в Иран. Случаи, проанализированные в предыдущем разделе, показывают, что те женщины, которые не были христианками, могли обращаться к несторианским и католическим священникам для проведения ритуалов исцеления, но их строгое обращение в христианство (крещение) не было общим правилом. Христианство было религией женщин, принадлежащих к монгольским группам, которые приняли его еще в Монголии до прихода Чингисхана. Начиная с XV века взаимодействие между монголами Золотой Орды и христианскими русскими княжествами породило противоречивые рассказы, которые подчеркивают религиозную напряженность, существовавшую между этими двумя политическими образованиями. Возвышение Московии как главного оплота христианской оппозиции монголам-мусульманам вызвало к жизни тему насильственного обращения монголов в христианство, а русских в ислам. Эта тема часто повторяется в русских источниках, включая легенды о русских женщинах, несущих христианство для мусульманских татар [Ostrowski 1998а: 150].

Прежде чем перейти к исламизации Государства Хулагуидов, стоит отметить, что, несмотря на благоприятное отношение к христианству со стороны монголов в Иране, там нет сведений о переходе женщин в эту религию[371]. Безусловно, христианки были политически, социально и экономически важны в регионе, но даже когда христианство играло фундаментальную роль в политической стратегии Государства Хулагуидов, крещение не было распространенным явлением в монгольских ордах [На1-bertsma 2007: 36]. Утверждается, что «соперничество между христианами, интриги и тяжбы между иудеями, а также религиозный либерализм монголов, которые позволяли мусульманам свободно исповедовать свою религию, делали немусульманские общины чрезвычайно уязвимыми» [Khanbaghi 2006: 87].

Таким образом, несмотря на присутствие христианских священников в женских ордах в Иране, обращения в христианство женщин в Государстве Хулагуидов не произошло, и новые поколения монголов в Иране в качестве своей религии в основном принимали ислам, несмотря на несторианскую принадлежность их матерей и жен и их бесплодные попытки привести своих детей к христианству[372].

Обойденные вниманием: некоторые соображения об исламизации женщин в Государстве Хулагуидов

Относительно обращения в ислам на Среднем Востоке после арабского завоевания, Ришар Бюлье предполагает, что основной причиной раннего обращения людей в ислам была необходимость сохранения социального статуса, которым они пользовались при предыдущем правителе, и даже возможность подняться в социальном плане под арабским покровительством. Согласно этому аргументу, со стороны правительства не предпринималось никаких усилий по систематическому обращению, равно как отсутствовали духовный опыт и наделенные соответствующей харизмой проповедники, которые могли бы привлечь немусульман [Bulliet 1990:128]. Ислам не был структуризирован в первом веке хиджры, а отсутствие среди мусульман таинства обращения, такого как крещение, затрудняет понимание того, кто сменил религию, а кто продолжал исповедовать старую. Обращая внимание на сформулированное Майклом Куком и Патрицией Крон понятие «неправильного понимания» ислама в ранний исламский период [Crone, Cook 1977: 3–78], Бюлье приходит к выводу, что обращение в ислам было продиктовано скорее социальными соображениями, нежели религиозными убеждениями, особенно в обществе, разделенном на «правителей» и «других», причем последние делились на различные меньшинства [Bulliet 1990: 125–129]. Теория Бюлье подверглась критике. Например, Ричард Н. Фрай утверждает, что это понятие индивидуального обращения не может быть применимо ко всему населению и является показательным только для персидского высшего класса. Кроме того, Майкл Г. Морони, ссылаясь на различие, проведенное Бюлье между индивидуальным и групповым обращением (племена, массово принимающие ислам), указывает, что его можно провести и между конкретными способами обращения мужчин, женщин, детей и так далее. Морони добавляет, что теория Бюлье подразумевает, что племя было единственным видом социальной группы, которое массово принимало ислам [Могопу 1990: 138–139]. Позднее Бюлье пересмотрел свое первоначальное новаторское исследование, добавив новые особенности к «кривой обращения», которую он составил для принятия ислама в Иране в ранний период исламизации Среднего Востока. Трудно применять теорию Бюлье ко всей Монгольской империи, где процесс исламизации реагировал на целый ряд факторов [DeWeese 2009: 120–134]. Тем не менее его кривая исламизации, основанная на колоколообразной кривой, в определенной степени отражает процесс распространения ислама среди монгольских хатунов в Иране: медленное начало в первые десятилетия после прибытия Хулагу; нарастание импульса в средней части кривой, что соответствует 1280-м годам, до годов, связанных с эпохой обращения Газан-хана в 1295 году; а затем более устойчивый рост по мере расширения популяции возможных адептов.

Тем не менее существовали определенные специфические характеристики Монгольской империи, которые способствовали сближению ислама и новых завоевателей. В отличие от примера персидской аристократии в первые века ислама, приведенного Бюлье, кочевой характер монголов рассматривается как ключевой элемент их обращения в ислам. Этот кочевой элемент означал, что обращение в ислам не ставило под угрозу политическую независимость монголов, поскольку лояльность монгольской элиты была основана на племенных связях, которые предшествовали завоеванию ими исламских земель. Кроме того, после того как в 1258 году власть халифа исчезла с политической сцены, возможность влияния религиозного сословия (особенно улама) на политику монголов также уменьшилась. Кроме того, принятие ислама не означало приобщения к этнической группе, как это произошло бы в Китае с принятием конфуцианства или даосизма, что позволило монголам сохранить свою идентичность по отношению к завоеванному населению [Khazanov 1994:21]. Общее мнение таково, что принятие ислама монголами в Иране не было массовым обращением, вызванным сменой веры правителем, но, напротив, это была ситуация, в которой обращение лидера в 1295 году было необходимым для легитимации его правления [Melville 1990а: 159–177]. Поэтому представляется, что обращение в ислам было скорее индивидуальным предприятием, которое привело к тому, что большинство мусульманского населения в конечном итоге через различные каналы «убедило» правящую элиту принять ислам [Pfeiffer 2007: 372–376; DeWeese 2009: 120–134]. Среди этих каналов или векторов было влияние суфийских лидеров и институтов, расцветших в Иране под властью монголов. Хотя их значение для процесса обращения до сих пор обсуждается учеными, кажется правдоподобным предположение, что они сыграли определенную роль в привлечении монголов к исламу [Koprulii 1929:5–19; Menage 1979:52–67; Fletcher 1986:11–50; Roux 1984; Amitai 1999: 27–46].

Однако в этом контексте упоминания о женщинах, принявших ислам, практически отсутствуют. Исключением является случай Чичек-хатун, жены Берке-хана (пр. 1257–1266) в Золотой Орде, которая, очевидно, приняла ислам одновременно со своим мужем в середине XIII века [Vasary 1990: 256]. Однако ее обращение не описано подробно и упоминается лишь в ограниченном количестве источников. Ее изображают как убежденную мусульманку, у которой в орде была переносная мечеть, подобная упомянутой выше переносной церкви