Я с трудом выдержал его взгляд.

— Может быть, ты станешь художником? — воскликнула бабушка с другого конца стола.

— Он же будет актером. — Мама подняла рюмку с ликером. — За тебя, сынок!

— За тебя, мама. — Я пригубил виски. Хуже самогона. А ведь я только слегка окунул в него язык.

— Что же ты не развернешь свой подарок? — нудил Навозник, обхватив Лену за плечи. Мама сосредоточенно выставляла перед собой на столе два ряда кофейных чашек.

— Открой. Тебе разве не интересно?

Лена рассеянно царапала бумагу розовыми ногтями.

— Ну открой! Какая радость что-то дарить, если видишь, что человек не открыл подарок?

— «Бабушке от Йон-Йона», — прочитал Раймо и протянул бабушке мой подарок.

— Что бы это могло быть? — удивилась бабушка.

— Бельецо в кружевцах, — заржал Навозник, потом снова повернулся к Лене, которая продолжала ковырять бумагу, и заныл: — Ну разверни же!

Мама составила по три чашки на одно блюдце. Опасная конструкция.

Я листал книгу. Огромные цветные репродукции во всю страницу. Бабушка взялась за мой подарок.

— Лампа!

— Можно приделать над кухонным диваном, — сказал я. — Будешь лучше видеть вязание. Плафон можно поворачивать.

— Спасибо, Йон-Йон, милый. Ну зачем же было…

Лена наконец развернула бумагу и вытянула из черной коробочки какую-то красную тряпочку. Навозник взял ее у Лены из рук и расправил. Трусы.

— Ну что? — спросил он. — Ну как? Красивые, правда?

Когда мы с бабушкой собирались уходить, Навозник достал видеокамеру.

— Делайте что-нибудь! — призывал он. — Живые картины! Давайте, подвигайтесь!

Раймо получил от Навозника в подарок желтые перчатки и тут же надел их. Пуговица на рубашке все-таки отлетела. Раймо толковал с бабушкой о Христе.

— У меня вот тоже день рождения, — говорил он. — И знаете, что произошло, когда я родился? Началась война. Вот такой вот подарок.

Навозник открыл коробку сигар, полученных от Раймо. Большие сигары в алюминиевых футлярах. Навозник вытряхнул одну, оборвал целлофан.

— Первый сорт! — провозгласил он. — А где спички? — И он срезал кончик сигары перочинным ножом. — Эй, парень, давай фокус какой-нибудь.

Я вынул из кармана пинг-понговый шарик. Поднял руку, в которой ничего нет, показал.

— В этой руке ничего нет и в этой руке ничего нет. — Я продемонстрировал ладони, после чего достал шарик изо рта.

— Отлично! — Навозник положил камеру. — Наконец-то хоть кто-то что-то сделал.

— Ему бы такой день рождения, — бубнил Раймо. — Пули и гранаты — вот что я получил в подарок.

— Покажи еще раз, — потребовал Навозник и нацелился камерой мне в лицо.

— Нет, я домой, — ответил я.

— Нет, мы домой, — согласилась бабушка.

Я собирал свои подарки в большой бумажный пакет. Раймо беседовал с бабушкой, размахивая руками в перчатках. Мама мыла посуду на кухне. Лена ушла к себе.

— Ну что, бабушка, идем?

— Да, сейчас. — И бабушка снова повернулась к Раймо.

Я начал спускаться по лестнице, потому что лифт не работал.

Бабушка все еще была наверху; я слышал, как она спорила с Раймо в дверях. Слышал, как Навозник звал Лену выйти, он вознамерился снять ее на камеру. За всеми дверями, мимо которых я спускался, орали телевизоры.

Потом я стоял на первом этаже и ждал бабушку. На улице валил снег.

Бахнула подъездная дверь — вошел мой малолетний знакомый в револьверном поясе. На лице у него была резиновая маска гномика. Мальчишка вытащил револьвер, удерживая его обеими руками. Ноги широко расставлены, руки прямые. Револьвер смотрел мне в лицо. Мальчишка был от меня метрах в двух, не больше.

— Подарки на бочку, черномазый! — пропищал он и взвел курок.

Револьвер Франка!.. Я был настолько уверен в этом, что во рту у меня пересохло.

л^-ffie двигайся! — гаркнул мальчишка. Сверху доносился гогот Раймо. Потом Раймо крикнул: «До скорого, Сольбритт!» — Ній наверху хлопнула дверь.

— Положи подарки на пол и зайди в лифт, — скомандовал мальчишка.

— Возьми лучше вот это, — я большим и указательным пальцем извлек из кармана шарик для пинг-понга. Не знаю зачем. Может, потому что захмелел.

— Положи подарки на пол и шагай в лифт! — орал пацан.

— На тебе шарик, — уговаривал я. — Он волшебный. Смотри, здесь ничего нет…

Я не успел показать фокус: мальчишка выстрелил. Грохот, как от захлопнувшейся двери. Шарик вылетел у меня из пальцев, я услышал, как револьвер щелкнул пять раз. Пацан смылся в снегопад. Я посмотрел на стену у себя за спиной. Пуля засела на высоте головы. Я облизнул губы. По лестнице спускалась бабушка.

— Что за грохот?

— Дверью хлопнули, — ответил я. — Соседи с третьего этажа.

— А бахнуло, как будто стреляли, — заметила бабушка.

— Да у этих, с третьего этажа, вечно черт знает что происходит.

— Чем это так пахнет? — Бабушка огляделась.

— Свечками. Стеариновыми.

Мы вышли в снегопад, спустились в метро и поехали домой. Ноги дрожали, как крем-брюле на подносе у пьяного официанта.

Дома я приладил бабушкину лампу; бабушка уселась на диван, прикрыв ноги пледом, и взялась за вязанье.

— Телевизор смотреть не будешь? — спросил я.

— Мне на сегодня достаточно. Надо же, этот Раймо, оказывается, такой милый!

Я согласился.

— А Рольф просто невозможен, как всегда. От такого удара по голове что-то могло бы и сдвинуться. Но нет, Рольф ни капли не изменился. Какой был, такой и остался.

— Я, пожалуй, выйду ненадолго, — сказал я.

— Как? В рождественскую ночь?

— Тут одна девушка…

— А-а, — улыбнулась бабушка. — Девушка. Только допоздна не задерживайся.

— У тебя есть кнопки? — спросил я.

Я доехал на метро до Альвика, там пересел на двенадцатый трамвай. Все время шел снег; температура, наверное, минус пять. Я надел новую рубашку — Навозник уже успел опрокинуть на нее виски. «Хоть мужиком будешь пахнуть!» Еще на мне новая теплая куртка. Я спрятал руки в карманы.

Дорогу у дома Асплундов занесло снегом. Последняя машина проехала, наверное, несколько часов

назад. У калитки красовалась елка с красными, зелеными и желтыми лампочками. Все окна были освещены. В окне Элисабет — электрические свечи. Из дома доносилась фортепианная музыка. Кто-то играл ту самую сонату, что она играла мне. Я зашел во двор, влез по пожарной лестнице. У окна Элисабет достал из кармана рубашки листок с анализом почерка и двумя кнопками приколол к оконному отливу. Листок трепыхался на ветру, со стуком задевал стекло, за которым горел электрический подсвечник с семью свечами. Свет падал на бумагу. Я спустился, какое-то время постоял в снегу, слушая музыку. Перешел на другое место, чтобы видеть комнату, где стоит рояль. Элисабет закрыла раздвижные двери. На столе стоял большой подсвечник. Я увидел ее волосы —