— Садись, история не из коротких, — позвала, и Доран послушался, кинул ей подушку.

Вместо того чтобы подложить ее, Киоре сжала рукой, и по наволочке разбежались уродливые складки.

— Не морщься. Откуда у меня, сироты, ходившей за скотиной, могут быть манеры? — усмехнулась она, сделав еще глоток из бутылки.

Горло дернулось, как будто она едва не подавилась. Протянув ему бутылку, снова прислонила руку к лицу, но к закуске не притронулась.

Рассказ вышел длинным. О детстве в монастыре и абсолютном одиночестве на краю света, почти у самых гор. О побеге. Она спокойно рассказывала о жути, которую пережила ребенком. Ее профиль резко выделялся на фоне темных стен, а волосы сливались с ними, как будто тьма собиралась поглотить девушку, превратить ее в призрак.

— Бежать зимой? Ты сумасшедшая, — покачал он головой, когда рассказ дошел до побега из монастыря.

— Да-да, с головой не дружу с детства, — усмехнулась Киоре, уже лежавшая поперек кровати с заброшенными за голову руками.

Подушка покоилась у нее на груди, словно могильный камень, и почти не двигалась от дыхания.

— Меня подобрала веселая вдова из эстерфарской провинции. Она была отлучена от двора за свои слишком вольные нравы. Я для нее стала чем-то средним между ожившей куклой и дочкой. Зверюшка, которую она одевала, поила и воспитывала по своей методике. Каждую ночь ее гости в масках медленно водили пальцами по краю бокалов. Звук этот нарастал, пока они не начинали целоваться. Потом уж шум становился совсем другим. Это к слову о звуках. Маленькой девочке говорили, что такая жизнь совершенно нормальна. Как ты думаешь, почему я жива? Почему я не сгнила там?

Доран слушал, иногда делая небольшие глотки вина, смотрел в потолок, также вытянувшись поперек кровати.

— Одумалась?

— Я влюбилась. Однажды домой к вдове в поисках пропитания пришел монах, который умел рисовать. Художник с пламенным взором, творец, проповедующий добро и воздаяние! Как можно было устоять? Но он одурманил меня, порвал подаренное вдовой алое платье…

Киоре запнулась, а Доран вновь вспомнил, как порывисто она отодвинула в тарелке ягоду.

— Я попыталась убить его и провалилась — меня чуть не задушили… Я надеялась, что вдова спрячет меня и спасет… А вышло… Этот художник имел связь и с вдовой. Он наплел, что я ни за что набросилась на него с ножом… Вновь пришлось бежать. В Эстефаре меня могли найти, и так я оказалась в Лотгаре, где встретила отца. Он забрал меня в хаанат. С отцом я узнала, что такое забота, что такое родительская любовь… Там я полюбила снова — молодого колдуна, что обещал взять меня в жены, когда мы с отцом вернемся из Лотгара…

Герцог вернул бутылку Киоре. Приподнявшись, она сделала добрый глоток.

— Об убийстве послов ты знаешь. Счастливый случай — меня не было дома в момент нападения. Я вернулась к трупам и поклялась, что отомщу, и вскоре случай — или сама судьба? — свел меня с Эши. Она оказалась прекрасной женщиной, научила меня многому. Поверь, не одним талантам мошенницы! И вот, наконец, я здесь, на пороге мести, плачусь тебе. Что, Доран, до сих пор считаешь, будто жизнь тебя потрепала сильнее всех в мире?

Последний вопрос заставил его и скривиться. И правда, если присмотреться, он всегда жил в тепле и достатке, не думая о спасении собственной жизни. У него были друзья, будущее, чаще всего он знал, чего хотел, и мог этого добиться.

— Всем выпадают испытания по силам, — ответил прописной истиной, потому что молчание казалось недопустимым, но эти слова повисли нелепицей в воздухе.

— Да? Но чем я их заслужила, когда была ребенком?

— Не знаю. Зато я теперь сомневаюсь…

Он приподнялся на локте, и Киоре тут же последовала его примеру.

— В чем же?

— Что ты хочешь отомстить только за убийство отца.

— Ты бываешь слишком проницательным, — она упала обратно на кровать, и перина вздрогнула даже под Дораном. — Еще я хочу отомстить тому монаху. А еще моему напарнику, которого тоже учила Эши. Он предал меня и ограбил.

— Ты сможешь их найти?

Киоре рассмеялась, дрыгая ногами. Длинная сорочка задралась, обнажив колени, но ее это ничуть не смутило.

— Они все здесь, в Тоноле!

Доран повернул голову: Киоре улыбалась, и это он видел даже в полумраке. Улыбалась торжественно, хищно, как зверь, испробовавший крови. Доран обдумывал всё услышанное, в который раз удивляясь хитросплетению судеб вокруг него. Еще он точно знал, что запутался… Насколько было легче раньше! Служба, скорбь, служба, скорбь — привычный, спокойный круг, известный до мелочей. Понятный. Лишенный страстей.

— Правильно ли я понимаю, что ты живешь только ради мести?

Настала очередь Киоре недовольно сопеть и ворочаться: видимо, он попал прямо в больную мозоль.

— Правильно. Не бойся, кто-нибудь убьет меня, и будешь ты вновь свободным и счастливым…

Очередная искусная ложь? Или фантастическая правда? Доран уже не знал.

— Разве месть стоит того, чтобы умереть молодой? Думаешь, твой отец не желал бы, чтобы ты жила долго и счастливо?

— Желал бы. Но я сделала свой выбор.

— Не страшно умереть так рано?

— А что я потеряю? Эту жизнь? Было бы что терять… — Киоре поднялась, качнулась. — Мне пора к Вайрелу.

— В таком состоянии?

— Брось! Я совсем не пьяна, — она тихо закрыла за собой дверь.

Доран провел рукой по лицу, смахивая наваждение: Киоре сама выбрала месть. И не ему об этом жалеть. Не ему и судить. Он задремал и проснулся с рассветом, когда к нему через окно забралась знакомая фигура.

— И как ты только мимо охраны проходишь?

Она приложила к его губам ладонь.

— Неважно. Сейчас по улицам пойдут недовольные толпы. Громить будут всё. Будут проклинать колдунов.

И Киоре сбивчиво рассказала, что успел узнать у подпольщиков Вайрел. Недовольство решением императора множилось, особое управление обвиняли в праздности, лени и взятках. Люди боялись: трупы девушек, туманные чудовища, и ни с чем не могла справиться наука, столь дерзко продвигаемая императором.

— Вайрел просил передать, что стоит Соренору сейчас узнать об этом и заикнуться о своих исследованиях…

— Не договаривай, — он поморщился, поднимаясь с кровати.

— Стой! Мы тут как бы ночь целую хорошо провели!

Она подскочила к нему, взлохматила волосы.

— Я никогда не выйду так к слугам, — остановил он руки, расстегивавшие пуговицы на груди.

Киоре кивнула и, сняв костюм и спрятав под кровать с пояснением «Тари заберет», юркнула под одеяло, в чем мать родила.

— Вперед, твое сиятельство!

И с этого момента новый день превратился в бесконечную муку. Они не успевали. Нигде