— Да что ты привязался к бедному Ираклию! — вспыхнула Лариса Батьковна. — Раз на меня посмотрел человек, пару раз сказал комплименты… И всё… Свет клином сошёлся на Ираклии!

— Да не ревную я, просто сказал. И всё, — вздохнул Захарыч, заходя в беседку вслед за пышкой.

Ну, давай. Заваливай её на лавку, и вперёд! Никто не видит. Точней, почти никто, кроме шестилетнего Серёжи, хе-хе.

Но Захарыч тупил. Опять тупил по-страшному, чтоб его тёмные огры в кадушке замариновали!

— Я просто буду занят, Лариса, — пробормотал он, присаживаясь напротив няни.

Да рядом надо! Рядом, блин! И за сиську схватись уже наконец! Вон у неё они какие, так и просят, чтобы их кто-нибудь пожмакал!

— Да ты верно издеваешься, — засопела пышка. — Это уже третья отмазка. Вначале у отца был юбилей. Я тебя пригласила? Да, пригласила. Но у тебя внезапно сломался котёл. Затем родители праздновали годовщину свадьбы. Что ты сказал?

— Да там правда было срочное дело… — пробормотал Захарыч.

— С Ираклием латать крышу⁈ — вскрикнула пышка. — Я видела, как он отдирал несколько черепиц. Можете мне не врать! Ты просто боишься. А может, не хочешь знакомиться, потому что всё⁈ Поматросил и бросил, да⁈

— Ларисочка, ну ты что такое говоришь-то? — Захарыч огляделся, подсел к пышке и погладил её по руке, затем положил руку на бедро няни.

НУ! ДАВА-А-А-Й! ЖГИ! Всё правильно делаешь!

— Отвали от меня! — отпихнула его в сторону Лариса Батьковна. Да так, что слуга ударился плечом о деревянное ограждение.

— Сдурела, что ли⁈ — закричал Захарыч. — Больно!

Пышка уже выскочила из беседки и пошла прочь, в сторону дома. Затем обернулась и выпалила:

— Ты несерьёзно относишься к нашим отношениям! — а затем выставила указательный палец, — Больше не подходи ко мне!

Захарыч остался в беседке, садясь обратно на скамью. Схватился за голову.

— Боюсь я… Ну да, боюсь. Ещё бы — отец боевой генерал, а мать — полевой военный хирург. Тут любой обоссытся…

Всё понятно с ним. Он ещё что-то там бормотал, но это уже было неинтересно. Ай, слабак, короче. Опять весь кайф обломал.

Я переключился на интерактивную доску. Забавы забавами, а за новостями свежими надо следить периодически. А то пропущу какой-нибудь прорыв и не поставлю отметку на карте. Всё пойдёт прахом.

Пару часов я изучал ленты новостей. Хотя бы одно упоминание о прорыве или таинственном Приграничье. Лишь скандальные новости о певцах, актёрах, каких-то ещё мудаках, о которых я слыхом не слыхивал.

А затем началось продолжение эпопеи «Несчастная любовь Захарыча».

Он в буквальном смысле нажрался до поросячьего визга. Видно от горя, что любимая пышечка его отвергла.

— А ну, дай сюда! — услышал я его пьяный крик за окном.

— Ты пьян, дружище! Угомонись! — ответил Ираклий. — Осторожней! Поранишься ещё! Они же острые, дурачина!

— Иннах отсюда! — вскрикнул Захарыч и, судя по звуку, упал. — Чёртов-вы канавы.

Я подошёл к окну. Отсюда открывался отличный вид на разыгрывающийся спектакль.

Захарыч поднялся, оттолкнул от себя Ираклия, который хотел помочь ему встать. Затем принялся щёлкать садовыми ножницами.

— КЛАЦ! КЛАЦ! КЛАЦ! — инструмент срезал крупные фрагменты кустарника. В разные стороны летела листва вместе с ветками.

— Боже, что ты делаешь⁈ — схватился за голову Ираклий и куда-то смотался.

Видно, жаловаться бате, куда же ещё. Ну сейчас получит слуга по шее, и не один раз. Если, конечно, папа Ваня его не вышвырнет из поместья. Хотя, может, он побежал за пышкой. Чтобы забирала с глаз долой этого злодея.

— КЛАЦ! КЛАЦ! КЛАЦ! — ножницы продолжали свой беспощадный танец, уродуя ранее довольно симпатичный кустик.

Начали появляться очертания. Но чего, я так и не понял. Бесформенный кусок чего-то понятного лишь воспалённому воображению кое-как стоящего на ногах Захарыча.

— Так… ещё разок… и ещё… она увидит и простит меня… точно простит… ну вот чо она сразу? Обиделась, понимашь… — бурчал он себе под нос и продолжал фигачить садовым инструментом.

Затем в коридоре раздался шум. Я услышал напряжённый голос бати и эмоциональный голосок маман.

И я, пожалуй, с ними пойду.

А затем к нам присоединилась и пышка.

Мы вышли к месту творчества Захарыча, когда он уже управился с кустарником и пытался рукой придать ему дополнительную форму.

— Вы говорите, а я после вас, — пробормотал батя. — Иначе, ей богу, не удержусь — врежу ему по шее.

— Ты что натворил? Ты что, пьян⁈ — всхлипнула пышка.

— Всё для тебя моё солнышко, — Захарыч отошёл от того, что ещё недавно было кустарником, показал на это нечто руками. — Во!

— Ты зачем куст изуродовал, ирод⁈ — воскликнула пышка. — Какой-то монстр получился!

— Чо ты понимаешь, женщина! Это сердце… разбитое моё, — печально пробормотал он.

— Ты почему не остановил его? Зачем ножницы дал? — прошипел батя на Ираклия.

— Так он набросился, — начал оправдываться садовник, испуганно взглянув на хозяина. — Говорит, отдай и всё. Оттолкнул меня… Такой кустарник шикарный загубил…

Захарыч прищурился и, наконец-то, заметил батю с маман.

— О, здравствуте… хм… вот такая любовь, да, — бухой слуга откинул ножницы.

— НАШ ЧЕЛОВЕК! — заверещал Рэмбо с ближайшего дерева. — БУХАТЬ ТАК БУХАТЬ!

— Пшёл нахер! Иди, я сказал, отсюда, — замахал на него Захарыч, швыряя камешком.

«А НУ УБЕРИСЬ ОТСЮДА! НЕ НАКАЛЯЙ ОБСТАНОВКУ!» — ментально прикрикнул я на попугая, и тот перелетел на деревце подальше.

— Я тебя предупреждал⁈ — батя не выдержал. Подскочил к слуге, схватив за шиворот. — Ты что обещал мне, пьянь⁈

— Ой-ой! Н-не ругайтесь, Ив-ван Алексанч, — Захарыч втянул голову в плечи. — Бес попутал! Поругался я, и всё… Сорвался…

Думаю, если бы батя отпустил его шиворот, он бы грохнулся на землю. И может, даже сразу же уснул. Глаза Захарыча были полуприкрыты. Он кое-как различал собравшихся.

— А вы?.. Собрались… Чо, интересно, да? — посмотрел он в нашу сторону. — Смотреть на трагедию человечскую…

— Пошёл вон, засранец. Пшёл из поместья, чтоб я тебя не видел! — батя потащил его к воротам. — Вещи завтра выкину, алкаш позорный!

— Иван Александрович! — пышка бросилась наперерез. Встала стеной.

— Отойдите, Лариса, — нахмурился батя.