сходства. Прежде всего в обоих случаях речь идет о том, что римский юрист назвал бы наследованием «ex lege» (по закону), т. е. в отсутствие завещания (института, неведомого ни древним евреям, ни обычному праву салических франков). Во-вторых, нельзя не обратить внимание и на очевидную близость значения «hereditas» в обоих текстах: как в Книге Чисел, так и в «Салической правде» в массе наследственного имущества особо выделяется земля; таким образом, «hereditas» салических франков хотя и не идентична, но близка по значению к еврейскому «nachalah» «Закона Моисеева». Возможно, эта близость объясняется опосредующей ролью рассмотренного «Сопоставления…» (даже косвенной): не вызывает сомнений широкое распространение этого текста в первые столетия Средневековья[701]. Не менее правдоподобно и другое объяснение, исходящее из архаичности характера обществ, в которых действовали приведенные нормы и для которых земля была особо значима как в материальном, так и в символическом плане. (Впрочем, второе объяснение вовсе не исключает первого.) В-третьих, наконец, в противовес римско-правовым нормам классического времени (в частности, отраженным в том же «Сопоставлении…»[702]), наследование женщиной рассматривается как явление скорее исключительное, чем закономерное, причем «Салическая правда» доводит эту идею до логического завершения, полностью запрещая женщине наследовать земельную часть аллода.

Кажется, что означенные черты сходства вполне объясняют причины использования слова «hereditas» для обозначения аллода — правового явления, изначально возникшего в совершенно иную эпоху и в ином обществе, тем более что и он предстает в сохранившихся текстах отнюдь не в своем автохтонном виде. Хорошо известно, что расселение варваров-франков в римской Галлии, растянувшееся на несколько столетий — от начала их инфильтрации в военную систему Поздней империи до оформления государства Меровингов[703], было неизбежно сопряжено со значимой деформацией всей системы социальных и иных институтов, свойственных варварам в период, предшествовавший Великому переселению народов. (Если, конечно, эти институты вообще когда-либо существовали в каком-либо окончательном, раз и навсегда сложившемся виде; впрочем, это замечание относится далеко не только к варварским народам: строго говоря, вся история институтов не что иное, как пребывание в состоянии постоянных изменений…)

Расселение в римском обществе, со свойственными ему древними и прочными правовыми традициями и устоями хозяйственной жизни, не могло не отразиться и на концепции землевладения, привнесенной варварами в пределы «Orbis Terrarum» — письменная фиксация этой традиции осуществлялась галло-римскими юристами, исходившими из привычных для них римско-правовых представлений. В конечном счете включение термина «аллод» в ту сложную амальгаму, которую представляло собой римское право, действовавшее в провинциях в середине I тыс. (его в литературе принято обозначать термином «вульгарное»[704]), не могло не сопровождаться значительной деформацией его содержания, приспособлением к общему хозяйственно-правовому контексту.

В отечественной научной литературе это явление подробно изучил И.С. Филиппов. Он выдвинул три дополняющих друг друга замечания: 1) факт политического господства германцев способствовал заимствованию слов, имевших прямые эквиваленты в латинском языке; 2) «классическая римская юриспруденция так и не выработала единого понятия о собственности; дихотомия "dominium-proprietas" осложнялась расширительным употреблением термина "possessio", не говоря уже об архаических понятиях типа "mancipium". Это обстоятельство не могло не привлечь внимания к чужому, но более однозначному термину»; 3) «ни dominium, ни proprietas (в отличие от possessio) не обозначали собственность как конкретный объект, характеризуя не вещь, а право на нее. Между тем в юридически упрощенном мире раннего Средневековья, видимо, ощущалась потребность в термине, переносящем представление о праве на саму вещь. Эту нишу и заняло слово alod. Во всяком случае, в большинстве раннесредневековых текстов оно означает именно вещь — чаще всего, конечно, земельное имущество»[705].

В значительной мере эти замечания (за исключением, разумеется, первого) можно уверенно распространить и на причины инкорпорации в правовую терминологию меровингской Галлии слова «hereditas» в его новом значении «наследственное владение». Постепенно оно утрачивало как неразрывную связь с церковной средой, так и характерные черты, изначально свойственные древнееврейскому институту земли-владения-наследства-доли — «nachalah» (если, конечно, последние вообще были сколь-нибудь принципиальны для римско-христианского сознания). Более того, у «нового-старо-го» термина было и своеобразное преимущество перед германским «alod» — укорененность в латиноязычной понятийной системе, внешняя привычность звучания. Поэтому в эдикте короля Нейстрии Хильперика I (ок. 574 г.) слово «hereditas» фигурирует уже с первых строк текста, тогда как «аллод» не упоминается вообще, даже в прямой ссылке на 59-й титул «Салической правды»[706].

Подобная картина прослеживается и в другом королевском постановлении того же периода, также содержащем ссылку на упомянутый титул. Речь идет о «декрете» (decretio) короля Австразии Хильдеберта II (575–596), изданном в 596 г. в Андернахе (и дополненном в Кельне)[707]. Ни в одной из 18 сохранившихся рукописей этого текста слово «аллод» не фигурирует. Между тем в дополнении к все тому же 59-му титулу, которое регулирует порядок наследования дедовского имущества, в шести рукописных версиях употребляется более привычное для римско-правового сознания «hereditas»[708].

Особенно ярко эта тенденция прослеживается в текстах середины — второй половины VII в., когда латинское слово, с одной стороны, превратилось в фактический синоним германского, а с другой — получило гораздо более широкое распространение, чем последнее. Свидетельством тому являются не только сохранившиеся (и на этот раз неоспоримо подлинные) дипломы короля Нейстрии Хлотаря III (657–673), оформившие решения королевского суда по имущественным спорам[709], но и (что еще важнее) сборники формул. Ведь присутствие в них интересующего меня термина позволяет уверенно утверждать, что его появление в немногих сохранившихся дипломах меровингского времени — это правило, а вовсе не исключение. Среди таких сборников следует выделить знаменитый «Формулярий монаха Маркульфа», разработанный в северо-восточной, наиболее германизированной, части Галлии и датируемый серединой VII в. В него вошли наиболее ранние формулы, в которых оба слова — «аллод» и «hereditas» — употребляются параллельно и несомненно выступают как синонимы.

Речь идет о двух текстах, вошедших во вторую книгу формулярия, связь содержания которых с нормами, установленными 59-м титулом «Салической правды», несомненна. Первый из них представляет собой шаблон документа о наделении наследственными правами дочери наряду с сыновьями потому, что означенный выше титул не позволял сделать это автоматически[710]. Вторая — формула соглашения (pactum) о разделе наследства между родственниками покойного. Еще более явно, чем в первом случае, представленный в документе стандартный перечень наследуемого имущества не оставляет сомнений в том, что составлявшие его лица должны были быть знатными и могущественными людьми: наследуемая имущественная масса включала виллы, рабов, строения и др.[711]

Сходные по содержанию тексты встречаются и в более поздних сборниках формул, относящихся к каролингской эпохе, в частности в «Санском формуляре» (ранее 775 г.), причем связь с тем же 59-м титулом «Салической