Он зажег лампу, смел с кухонного стола крошки и пыль, скопившуюся за долгое отсутствие. Ему даже показалось, что пыли как-то слишком много – уж больно толстый слой покрывал столешницу. Да и все кругом казалось таким, будто в доме не жили несколько лет, а не всего-то неделю. Это насторожило его в первую очередь. Вторая странность – он не смог найти своих личных вещей, которые хранились в комоде. Это уже ни в какие ворота не лезло! Разве мог кто-то из коллег так нагло похозяйничать и избавиться от его вещей?! Даже продукты, что он складировал в шкафу на кухне, и те куда-то исчезли!

– Чертовщина какая-то…

Он хотел уже было плюнуть на все приличия и тотчас идти к Волкогонову, но ощутил такую усталость, что решил повременить с этим до утра, тем более что у него сохранились продукты после ходки на «Вятку». Петр высыпал содержимое рюкзака на стол, стопкой сложил консервные банки и поставил рядом полупустую бутылку с водой. Быстро перекусил первыми попавшимися консервами, убрался после трапезы и упал ничком на холодную кровать, решив, что не станет сегодня топить печь. Завернулся в ватное одеяло, пытаясь согреться, и провалился в тяжелый сон.

Ему грезилось, что он спит очень долго, что за окнами сменился день, снова наступила ночь, и вновь взошло холодное солнце. Когда Петр открыл глаза, было так светло, словно время уже близилось к полудню. Впрочем, на «Вятке» никогда не бывает понятно, который час: светлое время суток здесь всегда одинаково серое и неприветливое.

Казалось, что за прошедшую ночь стало еще холоднее, и парню совсем не хотелось выбираться из-под одеяла. За окном стояла тишина. В Бекетове действительно проживало немного народа, а если быть точным, то всего семь проводников, включая его самого. Но даже эти семеро обычно создавали шумовой фон: скрипели калитки, раздавались шаги и разговоры, кто-то кашлял или работал молотком.

Петр нехотя выбрался из постели, сладко потянулся, всунул ноги в ботинки и побрел на кухню. Затопил печь, благо в доме обнаружился небольшой запас дров и не нужно было выходить за ними наружу. Согрел воды в чайнике и напился горячего чаю, размышляя, кому первому нанести визит. Хрустя сухарем, он решил, что в первую очередь нужно навестить Волкогонова, уж он-то точно будет заинтересован в рассказе о его путешествии. Ну а потом обязательно заглянет к Рябому. Тот наверняка будет злорадно пыхтеть, в очередной раз готовя трапезу на двоих, но тоже будет рад тому, что Петр выбрался из ходки целым и невредимым, а не пропал, как многие другие новички, так и не ставшие проводниками.

Отставив недопитый чай в сторону, он вышел на крыльцо, отметив, что погода все также недружелюбна, как и в предшествующие дни. Серое небо предвещало разразиться затяжным дождем, который мог продлиться до самой ночи. Как хорошо, что теперь не нужно мокнуть в темному лесу и можно укрыться от непогоды в теплом доме! Петр в отличном расположении духа вышагивал по знакомой улице, осматривая дома. Над крышами не вился дымок, в окнах не было заметно ни огней, ни других признаков жизни.

Чем же обычно занимаются все остальные, когда на «Вятке» нет работы? А таких дней в году случается немало. Конечно, некоторые ходят друг к другу в гости и проводят вместе длинные вечера, но вот чем они заняты в течение дня? Странно, что раньше Петр об этом как-то не задумывался.

Так он дошел до дома Волкогонова, толкнул калитку и направился по дорожке к крыльцу. Тихонько постучал, зная, что каждый проводник обладает отличным слухом, но на стук никто не вышел, даже не крикнул изнутри, приглашая войти, как это делали многие. Тогда Петр постучал еще раз, гораздо громче, и снова ответом ему была тишина.

Может, Николай Иванович ушел на станцию и вскорости проводники ожидают прибытие поезда? Тогда нет смысла стучаться и к Рябому. Наверняка все мужики уже сидят на вокзале и ждут, когда из-за поворота появится состав с очередными клиентами.

Петр понуро опустил голову, расстраиваясь, что рассказ, скорее всего, придется отложить, ибо со станции проводники сразу уходят в ходку. Он поспешил к зданию вокзала и даже затрепетал, взявшись за ручку двери, но когда открыл ее – изрядно смутился: зал ожидания оказался абсолютно пуст. Сквозняк гонял по полу палую листву, посвистывая в щелях и выбитых окнах. В проходах между скамейками валялись осколки стекла и всевозможный мусор, какого тут отродясь не было. Дверь, ведущая на перрон, грохнула от порыва ветра, и Петр поспешил выйти наружу. Картина, представшая его взору, еще больше смутила юношу. Рельсы, некогда блестящие, сейчас покрылись слоем ржавчины. Пути заросли осокой, кое-где она достигала полуметровой высоты, будто поезда здесь не ходили как минимум лет десять. И вокруг не было ни души.

– Не может быть!

Петра пробрал озноб, по спине побежали предательские мурашки. В голове мелькнула мысль, напугавшая его до глубины души, но следовало сначала все проверить, прежде чем пускать панику в свое сердце.

Он бросился обратно и без стука ворвался в дом Волкогонова, обошел все комнаты, но не нашел ничего, что говорило бы о наличии жильца. Ни личных вещей Николая Ивановича, ни его знаменитого «музея» артефактов, которые громоздились в шкафах, на столе и даже лежали на полу. Петр ни за что не хотел верить в свою догадку, и потому стремглав помчался в дом напротив, молясь, чтобы Рябой оставил хоть какой-нибудь знак, хоть какую-то подсказку. Однако и жилище Рябого встретило гостя полнейшей безнадегой. Ничто не указывало на то, что тут вообще кто-то обитал. Остались лишь кое-какие вещи жильцов, покинувших Бекетово сразу после Вспышки. Никаких предметов обихода проводников не обнаружилось.

В отчаянии Петр стал обходить все дома подряд, выбирая в первую очередь те, где раньше квартировали проводники. В каждом он находил одно и то же – только вещи прежних жильцов, да и те выглядели так, словно хозяева ушли не меньше десяти лет назад. Всюду полы покрывал изрядный слой пыли, на котором не было никаких следов, а дверные петли скрипели так жалобно, будто их никогда не смазывали.

Он вернулся в свою избу и только сейчас понял, что та тоже не сохранила следов его пребывания, в доме нет никаких его вещей, кроме тех, с которыми он вернулся с Территории.

Тотчас в голове вспылили слова Рябого: «Самое неприятное в этом деле даже не то, что