Я замолчал, ожидая, когда мои слова дойдут до его съежившегося от страха мозга.

— Но девушку свою я люблю, так что даю тебе выбор, — сказал я. — У тебя есть минута. Ладно, даже полторы, а то вдруг ты со страха в ширинке своей запутаешься… Сейчас я тебя отпущу, и ты быстро снимешь с себя всю одежду, понял?

— Ччччто? — Егор попытался отвернуть голову в сторону, поднял руки, будто хотел защититься. — А если…

— Повторяю для тупых, — отчетливо проговорил я. — Ты. Сейчас. Раздеваешься. Догола. А если попытаешься спорить или, прости-господи, звать на помощь, то я тебя изобью. Уверяю тебя, пока кто-то сюда прибежит, я сломаю тебе обе ноги, выбью десяток зубов и переломаю пальцы. Меня, конечно, арестуют и даже, может, посадят. Но ты будешь ближайшие полгода ходить на костылях и всю оставшуюся жизнь шамкать, как беззубый дед. Смекаешь?

Егор потрепыхался чуть-чуть, зашипел, когда я дернул его за волосы посильнее.

— Давай, думай быстрее, — ухмыльнулся я. — Придет кто-то, нужно будет делать вид, что мы с тобой лучшие друзья… А мне и рядом-то с тобой стоять противно. Ну так что? Разденешься?

Я еще раз улыбнулся. Зло. Угрожающе. Всем своим видом показывая, что я ни разу не шучу насчет сломанных ног и выбитых зубов. Я не собирался его бить. Но он об этом точно знать не мог. А типцы, вроде него, ребята в принципе трусливые…

Наконец он кивнул. Я отпустил его волосы, отступил назад и скрестил руки на груди. Егор неловко поднялся и, подвывая и бросая на меня боязливые взгляды, принялся стягивать с себя свитер.

— Шустрее давай, — подгонял я. — Были бы спички, заставил бы тебя раздеваться по-казарменному. Да-да, труселя тоже снимай. Зачем тебе труселя, ты ведь и так красивый. Можешь даже для древнегреческих статуй позировать… Если скульптора найдешь… Ботинки можешь оставить, а то пол холодный, простудишься еще ненароком… Вот и молодец, смотри-ка, почти уложился по времени. Теперь собери шмоточки в аккуратный узелок и подай мне.

Я забрал у Егора из рук одежду и оглядел его с ног до головы. Он стоял как-то неловко изогнувшись, сжав колени. Было видно, что ему хочется и руками прикрыться, и как-то стыдно за это желание, так что руки у него просто суетливо мотались туда-сюда. Жалко мне его не было ни капельки. Скорее наоборот, я сожалел о том, что у меня камеры с собой нет. И маркеров каких-нибудь перманентных, чтобы ему на жопе написать «пни меня», а на лбу письку мужскую нарисовать.

— Ну, бывай, Егор Замятин, — я помахал скатанной в узелок одеждой. — Твои вещички я у Евы оставлю, пожалуй. Если хорошо попросишь, может быть отдаст. Хорошего тебе дня!

Я развернулся и вышел из туалета.

Глава 23

На площади Советов был какой-то нездоровый движняк. У памятника вождю мирового пролетариата стояла школьная парта, кое-как задрапированная красной тряпкой, а за ней, как за трибуной, гордо возвышался полноватый субъект в побитом жизнью пальто и каракулевой шапке. И неразборчиво что-то выкрикивал в матюгальник. А вокруг кучковались хмурые люди неопределенного возраста. Всякие транспаранты и флаги они еще не развернули, просто держали в руках и что-то азартно обсуждали между собой. Поодаль скучали несколько ментов. Судя по их лицам, ничего сверхъестественного не происходит. Так, рутина. Бдят по долгу службы, чтобы… А, хрен его знает, чтобы что. С нового года такие вот стихийные демонстрации в разных частях города стали чем-то обыденным. Судя по обилию красных флагов, эти конкретные демонстранты были из коммунистов. И требовать пришли возрождения Советского Союза, вместо вот этого вот всего, что сейчас происходит.

Я обогнул эпицентр по дуге, чтобы не попасться под руку агитаторам с охапками бантиков из красных ленточек и двинул в сторону Октябрьской площади.

Настроение было отличное, я шел и мурлыкал под нос песенку. Дожидаться развязки в универе я не стал. Отдал Еве одежду Егора, попрощался и посчитал свою миссию выполненной. Потом расскажет, если что-то интересное случится. Меня гораздо больше сейчас волновали мои дальнейшие планы, чем судьба одного голого мудака. Пару секунд я подумал, как бы сам поступил в такой ситуации, пришел к выводу, что, если допустить, что подобное со мной произошло… Ну, там, мало ли, под дулом пистолета что бы я не разделся что ли? Ой, да ладно! Скинул бы портки, даже не задумавшись… А потом я просто вышел бы прямо сразу, чтобы побыстрее с этой ситуацией расплеваться. Все лучше, чем прятаться в кабинке и страдать о том, как мир несправедлив. И надеяться, что может быть оно само как-то по волшебству прекратится.

Хрен с ним, в общем. Не развалится. Может когда-нибудь потом психологу пожаловаться на страх перед писсуарами.

В рок-клубе сегодня по расписанию было какое-то информационное сборище. Я смотрел, но забыл. Лекция по творчеству какой-то группы, кажется. С последующей дискуссией о не то о роли алкоголя в творчестве, не то о политической активности рок-музыкантов, как одном из обязательных пунктов становления рок-группы. Но она начиналась в два, а сейчас было около полудня, так что я вполне успею и пообщаться с Банкиным, и узнать свежие новости, и вовремя сбежать, чтобы случайно в это самое мероприятие не вляпаться.

Почему-то меня не отпускало ощущение, что в рок-клубе мне будут не рады. Женя Банкин — за сорванную лекцию с последующим качанием, остальные — просто за то, что я выскочка и хрен с горы, а таких вообще мало кто любит. Но это вовсе не означало, что мне надо спрятаться и не отсвечивать. Напротив, я собирался сейчас максимально много мозолить глаза всем участникам. И вовсе не из вредности, а просто было ощущение, что так надо. Для дела. Демонстрация общего энтузиазма, раздражающей доброжелательности и уверенности в себе. Чтобы перестать быть выскочкой случайным хреном с горы и превратиться в «того клевого парня, ну помнишь!?»

А для этого…

Я мысленно собрался, нацепил на лицо приветливую улыбку и распахнул дверь в ДК профсоюзов.

Сегодня особого наплыва посетителей не наблюдалось. Ни тебе саентологов, ни родителей с детьми, ни еще какого-нибудь мероприятия сомнительной культурной ценности. Двери