виды веры, но везде присутствует какой-то элемент, какая-то форма, которая позволяет говорить о религии. Историк религии, религиовед изучает определенные обстоятельства, социолог всякий раз смотрит, как устроена религиозность как таковая. Войны, государство, дворянство и тому подобное – это что? Здесь ведь несколько больше исторической конкретики, скажем прямо. Да, ее больше, но все-таки больше в том смысле, что для того, чтобы произошло что-то из названного, нужны более определенные исторические обстоятельства. Это не так, как с господством и подчинением, которые разлиты повсюду; на какое человеческое общение не наткнись, везде вы встретитесь с господством и подчинением, с религиозностью, с тем, что люди организуются в пространстве – отсюда социология пространства Зиммеля (у него есть большая статья «Социология пространства»). Но чуждости (его статья «Чужак»), бедности (в смысле социального статуса нищеты), наличия дворянства как благородного сословия, города и много другого – их нет повсюду. Чтобы встретить именно такого бедняка, которого описывает Зиммель, нужно оказаться в очень определенных социальных обстоятельствах. Примеры чужака очень интересны, но это в высшей степени конкретные примеры, и для того, чтобы вообще появился чужак и социальный феномен чуждости, нужно, чтобы присутствовали очень многие дополнительные феномены. Это просто так не появляется. Здесь больше исторической конкретики. Если ее больше, можем ли мы сказать, что это тоже чистая форма социальности? И вообще – что означает чистая форма социальности? Например, если вернуться к уже упомянутой статье Зиммеля «Общение. Пример чистой или формальной социологии» (это та самая глава, которую перевел Л. Г. Ионин), мы увидим, какое это тонкое дело. Мы увидим, что, с одной стороны, он описывает чистейшую, формальную, абстрактнейшую, прозрачнейшую, в смысле лишенности определенного содержания, форму социального взаимодействия, а именно общения; с другой стороны, такое общение, которое он описывает, – это исторически в высшей степени обусловленное явление. Оно далеко не всегда есть. Отсюда что-то следует для нас? Пока еще не совсем ясно. Необходимо чуть-чуть прояснить ситуацию. Мы будем прояснять ее небольшими шажками, крошечными примерами, потому что представление Зиммеля в целом ничего нам здесь не даст.

Итак, крошечный пример. Люди общаются, люди вступают во взаимодействия – какого рода? Например, посещают церковь. Что здесь является формальным? Допустим, это одно из проявлений религиозности, но сама церковь – это форма или нет? Надо признать, что это тоже форма. Церковь – это не только конкретная церковь, но способ организации человеческой жизни, встречающийся во многих местах. То, что это церковь, относим к форме. А то, что это конкретная церковь, католическая или евангелическая? Это уже содержание. Простите, а в каком смысле это содержание? У них есть определенный набор догматов и способов организации. Наверное, это тоже определенная форма, которую имеет христианская религиозность, как шар может быть большой или маленький, а большой может быть синим или зеленым. С одной стороны это оказывается содержанием, а с другой – формой. Если мы говорим, что всякий раз нас интересует только вес, объем и цвет шара, а материал нет, тогда вес, объем и цвет будут относиться к форме, а материал – к содержанию. Это старая штука: те из вас, кто изучал философию, знают, что так – у Аристотеля. Это точка зрения не нова. Но тогда возникает следующий вопрос: кто, когда, на каких основаниях будет решать, что, применительно к данному исследованию, форма, а что содержание? Ведь задача стояла, на первый взгляд, довольно скромная. Но, с другой стороны, амбициозная – вычленить собственное поле социологии. Все это колеблется, осциллирует – то, что было формой, оказывается содержанием. До какой степени это будет происходить? Когда мы скажем, что здесь уже точно появляется предмет другой науки? Ведь предмет другой науки при ином рассмотрении может оказаться формальным. Кто будет здесь разделять формальное и содержательное? Это очень непросто.

В этом смысле не случайно, что в конце карьеры, в конце жизни Зиммель уходит от этого радикального утверждения о том, что социология может быть состоятельна только как формальная социология. Есть ранняя статья у Зиммеля «Проблема социологии», с которой начинается формальная социология, и есть поздняя статья, глава в «Малой социологии», – «Область социологии». Между ними не противоречие, но дистанция в четверть века, и эту раннюю работу, которая была сильно переделана много раз и уже в сильно измененном виде открывает «Большую социологию», надо хорошо понимать как некоторого рода великое предложение; это великая амбиция, которая позволила существенно продвинуть вперед социологию, но не соблазнила социологов как формирующийся профессиональный цех. Формальная социология оказалась прекрасной вещью. Но, проведя ряд исследований, Зиммель приходит в конечном счете к тому, что социология бывает разная. Бывает общая социология, которая в его описании оказывается ближе к тому, что можно было бы называть эмпирической философией истории: общество предполагается уже существующим, но не его структура, а его общие черты, дающие о себе знать в многообразии исторического движения, представляют здесь интерес. Бывает философская социология, которая исследует то, что можно было бы назвать теорией познания социальных наук (то есть основные понятия и принципы познания, которые в них берутся готовыми, не обсуждаются) и метафизикой (то есть теми высшими результатами, которые опять-таки в рамках частных наук интереса не представляют). И в собственном смысле социологией оказывается тогда все равно чистая, формальная социология.

Это все в «Малой социологии», и там же очень важное: Зиммель подчеркивает не раз, что общество – не менее реально, чем индивиды, что только целями познания определяется, интересует нас индивидуальный или коллективный субъект. Но очень важно иметь в виду, что если бы Зиммель утонул в речке в 17-м году, то мы не узнали бы ни о членении социологии на общую, философскую и формальную, ни о столь подчеркнутом внимании к обществу как коллективному субъекту, единству. А вот «Философия денег» и «Большая социология» остались бы. Основной корпус его трудов уже был бы создан. Он создан человеком, вдохновленным идеей формальной социологии, исследованиями обмена, теорией культуры. Для меня также очень важно – но я не могу здесь на этом останавливаться, просто пометьте – что основные социологические сочинения Зиммеля созданы в мирное время, а «Малая социология» – в разгар войны. Война бросает отсвет и на поздние социологические работы Вебера, но все же они написаны в большей части либо до ее начала, либо по окончании. Это не просто житейские обстоятельства, это имеет вообще большое влияние. Но вернемся к основному корпусу работ Зиммеля.

Зиммель был первым из классиков, кто обратил внимание на численный состав группы. Он был первым, кто сказал, что число