Шрифт:
Закладка:
Другая участь у растений. Хотя по определению ученых они и — ксерофиты, то есть приспособлены к тому, чтобы переносить и засуху и безводье, они вызывают жалость и сострадание.
Солнце уже поднялось высоко и изрядно прогрело землю и воздух. Голубое небо, широко обнимавшее степь, как бы выцвело, стало серым. В едва заметной прозелени летели мимо нашей автомашины кусты солянок. Все они были косматые и удивительно похожие друг на друга.
Но вот впереди, на краю дороги, слева, я увидел куст, на самой длинной и тонкой ветке которого расположилась ящерица. Я попросил Овеза — так звали нашего шофера — остановить автомашину. Одновременно со мной на землю сошел и Сапар Гельдыев. На примеченном мною кусте лежала степная агама. Она оказалась не из робкого десятка. Спокойно позируя фотографу, она даже глазом не моргнула, когда с близкого расстояния он нацеливал на нее объектив и щелкал аппаратом. Не сдвинулась она с места и тогда, когда съемка закончилась. Агаму овевало теплым ветерком, и это, видимо, доставляло ей большое удовольствие.
Пройдя в глубь зарослей, я стал приглядываться к кустам солянок и очень пожалел о том, что с нами не было ботаника, специалиста по пустынной флоре. Наша беда заключалась в том, что никто из нас не мог сказать наверняка, какое из растений — биюргун, а какое — боялыч или, скажем, тетыр. Все они, как нам казалось, были на «одно лицо», и, конечно, только флорист мог заметить тонкое различие между ними.
Глядя на густую растительность пустыни, ее никак нельзя было назвать пустой. Между кустами солянок, пробившись сквозь желтый песок, росла песчаная осочка — илак. Между колеями дороги и по ее краям, несмотря на засушливую весну, как ни в чем не бывало, ярко и весело зеленел сочный юзарлык. И все же общий колорит ландшафта был скучный, неприветливый, серый.
Заросли кустарника простирались на десятки километров и казались бесконечными. Мы ехали, наверно, не меньше часа, но на нашем пути так ничего и не встретилось, что могло бы послужить объектом для фотографирования. Сапар Гельдыев, державший наготове фоторужье, тщетно водил зорким взглядом по степной шири. И вдруг… недалеко от нас, с левой стороны вспыхнуло желтое пламя взлетевшей дрофы-красотки.
И в этот же миг послышались тяжелые удары по крыше кабины с требованием остановить вездеход. В: кузове взволнованно кричали:
— Гляди, Сапар, вон, вон — тогдори!..
— Да снимай же ты ее скорее!..
Растерянный Сапар туда и сюда крутил головой, но-так и не увидел огромной птицы. Тогда Овез свернул с дороги и еще раз поднял дрофу. Она низко пролетела над кустами и опустилась где-то в зарослях. Но, увы, наш фотограф и на этот раз не заметил ее, чем не мало повеселил нас всех.
Мы ехали дальше. Заросли солянок несколько раз сменились сплошными полями пахучей полыни. Невысокие крепкие кустики стояли вровень друг с другом, словно их кто-то специально и аккуратно подстриг. Надо сказать, что полынь не любит инородных пришельцев и беспощадно их изгоняет. Ни одной посторонней травинки в ее дружном семействе не было и на этот раз. Полынные заросли занимали обширные пространства. Отливая голубовато-свинцовым цветом, они медленно проплывали по сторонам, манили и завораживали взгляд.
Потом как-то совершенно внезапно среди серого однообразия пустынной растительности мне бросились в глаза светлые полосы вспаханной земли. В тот момент, когда они начались, по кабине вежливо постучали, и Овез понял, что надо опять тормозить машину.
Мы разом сошли с вездехода и пошли смотреть молодые всходы саксаула. Какаджан Бердыев, одетый в строгую форму лесничего, с гордостью показывал нам свою работу, приглашая то к одной, то к другой полосе. На них, на некотором отдалении друг от друга, стояли светлые, вполне окрепшие кустики. Их бодрый вид, их изумительная жизнестойкость и способность расти на такой грубой, щебнисто-гипсовой земле вызывали изумление. Ведь по сути здесь не было еще почвы, она только еще зарождалась и сверкала осколками гипса, как битым стеклом.
Тряская ухабистая дорога нас всех ужасно измотала, и мы решили на колодце Чарышли устроить привал. Самого колодца поблизости не было, он находился где-то в стороне. Прямо на краю проезжего пути, никуда не сворачивая, среди редкого кустарничка, мы развели костер и доставили на него узкогорлый походный чайник — тунчу. С большим аппетитом закусили взятыми с собой припасами еды и потом с особенным наслаждением пили зеленый чай. Пока мы закусывали, удобно устроившись на мягких кошмах, откуда ни возьмись, к нам подлетели стайки сереньких трясогузок и желчных овсянок. Не убегая далеко от нас и делая вид, что заняты поисками пищи на голом песке, они то и дело посматривали в нашу сторону, как бы говоря: «Разве вы не видите, что мы голодны? Дайте и нам что-нибудь!»
Мне показалось, что подобные визиты к занятому трапезой человеку, эти птички-невелички совершают не впервые, что в этом деле у них есть определенный опыт. Рядом с нами чернело на песке старое кострище — явное свидетельство того, что здесь уже не раз останавливались люди. Я собрал крошки чурека и бросил птицам. Испугавшись, они немного отлетели от нас, но потом, осмелев, возвратились на прежнее место и дружно принялись подбирать хлеб.
…День близился к концу, когда слева на нашем пути показался высокий, поросший травами холм.
— Что это? — спросил я Овеза, на редкость молчаливого парня, не проронившего за всю дорогу ни одного слова, указывая на курган.
— Бурчли бурун, — негромко ответил он. — Еще километров шесть, и мы будем на месте.
Мы справа обогнули Острый нос —
