Они пересекли город по главной магистрали — лаборатории Института экспериментальной биологии помещались в Новом поселке, в лесу — добрых двадцать километров от центра. Вага попросил было Виктора проехать боковой дорогой, более тихой, спокойной, но Виктор коротко отрезал:

— Так красивей!

Ему было лестно промчать своего профессора на виду у всех, обрезать нос всем прочим машинам.

Шофер Виктор Прудников отличался строптивым характером, любил допекать вопросами «отчего» и «почему».

Дорога пошла под гору; откуда-то прорвались ручьи, хлынули на асфальт, машину повело; Прудников выровнял машину и, не сбавляя хода, продолжал разговор, но Вага перебил:

— Что в институте?

— Часы! — Прудников редко пользовался обычным словечком «порядок», а все больше применял устаревшее «часы», перенятое от родителя. Он вывел машину на чистый асфальт, оторвал руку от баранки и стиснул в кулак:

— Товарищ Шевров крепко держит!

Серафим Серафимович Шевров был заместителем директора филиала по административной части. Сменил старика, ушедшего на покой. Об этом старике ходили легенды, уверяли, что он определял штаммы по запаху и цвету. Был он ходячей историей института, помнил времена, когда создавалась первая лаборатория, когда каждая чашка Петри находилась на строгом учете, каждый грамм агара отпускался на вес золота, аппаратуру мастерили собственными руками. Теперь все изменилось, хозяйством филиала заведовал человек с высшим образованием, незаурядных организаторских способностей — Серафим Серафимович Шевров. Отличался он деловитостью, придерживался безукоризненного порядка — недаром в свое время выбирали его народным заседателем.

В судебных разбирательствах Серафим Серафимович проявлял последовательность и строгость, особливо в отношении избалованных, распущенных элементов — мальчишек и девчонок, болтавшихся по жизни без руля и без ветрил. Всегда добивался неукоснительного применения закона. Ходили слухи о каком-то нашумевшем процессе — деле юнцов или юнцах, причастных к уголовному делу. Серафим Серафимович с предельной настойчивостью требовал перевести свидетелей на скамью подсудимых.

Более других внимание его привлек некий Арнольд, он же Арник, он же Андрейка Максимчук. Этакий лихой малый, щеголявший зачесанной назад гривой. С первого взгляда пришелся он не по душе Серафиму Серафимовичу. Однако не имелось необходимых фактов и улик, хотя бы малейшей зацепки для привлечения.

Следствие установило, что Арнольд — он же Андрейка — попал в компанию судимых случайно.

Но Серафим Серафимович все же не поверил…

Богдан Протасович продолжал расспрашивать о событиях минувшей декады так, словно говорил не с шофером, а с научным сотрудником лаборатории. Прудников отвечал уклончиво, возможно потому, что знал больше, чем полагалось: в кругу сведущих людей поговаривали уже о неудаче последних опытов.

На склонах холма появились первые строения научного городка, открылись сооружения из стекла и алюминия; сверкающие плоскости врезались в чащу леса, казались чужеродным телом, фантастическим явлением.

Но этот фантастический мир уже обживался, возникал свой уклад, свой норов.

Еще не убрали леса, еще продолжалось строительство, искрилась сварка, а в лабораториях велись уже исследования.

Была своя песня, были первые живописные полотна в клубе, названия улиц, номера домов.

Уже вытащили мальчишку из проруби, отметив в районной газете героический поступок дежурного милиционера. Были свадьбы, родилась двойня…

Из соседнего древнерусского села пришли пасечники украинцы, которых, как известно, развеяло по всему белу свету. Потребовали лично профессора Вагу. Сообщили, что поставили перед правлением колхоза категорический вопрос о снабжении нового института сотовым медом. И, между прочим, осведомились, не повлияет ли на пчел близость научного учреждения. Богдану Протасовичу пришлось провести беседу, разъяснить, что институт не распространяет радиацию, а напротив, ведет борьбу с последствиями возможной радиации.

«То інша справа», — успокоились старики.

— В институт или на квартиру? — спросил Прудников.

Богдан Протасович заложил руки в карманы макинтоша, звякнул ключами — ключи показались холодными, хотя еще на аэровокзале переложил их из чемодана в карман.

— В институт.

— Согласен.

У главного корпуса Вага отпустил шофера:

— Отвези чемодан на квартиру.

До начала занятий оставалось не менее получаса, но сотрудники уже собирались, лаборатории оживали. Вахтерша, заслышав шум знакомой машины, вышла на крыльцо.

Прудников прежде чем отвезти машину в гараж обошел ее с тряпочкой в руках — он не мог появиться в поселке с пятнышком на черном лаке. Да, это был черный крытый «ЗИЛ», не самая новейшая марка, но кузов и капот, никель и арматура так блистали, резина была столь упруга и свежа, мотор работал с таким безупречным ритмом, что прудниковский «ЗИЛ», подобно дорической колонне, мог выстоять века, оставаясь самым модным.

Какой-то румяный парень в гимнастерке с ворсистыми полосками на плечах — следами недавно споротых погон — подкатился к вахтерше. Поглядывая украдкой на Вагу, расспрашивал:

— Тут один товарищ работает. В рентген-лаборатории. Янка Севрюгина. Пришла или не пришла?

Вахтерша знала, что Янка Севрюгина выехала на летнюю базу института подготовить воскресный отдых комсомольцев, но отвечала уклончиво, со свойственным пожилой женщине строгим отношением к неизвестным кавалерам — дескать, товарищ Севрюгина в командировке. И обратилась к Ваге:

— Заждались вас, Богдан Протасович.

Румяный парень тотчас подхватил это имя:

— Богдан Протасович, помните меня?

— Извините, товарищ дорогой…

— Ну ясно: нас много, а вы один. Я на стройке нового корпуса работал. Не вспоминаете? Сейчас подскажу. Меня к вступительным не допускали. По причине того, что по суду привлекался. А вы настояли…

— А, позвольте — товарищ… Товарищ Максимович?

— Максимчук. Андрей Максимчук.

— Да-да, товарищ Максимчук, припоминаю эту историю. Но куда же вы потом пропали?

— Завалился, профессор. То есть, в смысле — засыпался. Я хотел сказать — по первому предмету срезался…

— К нам никогда не поздно.

— Нет, профессор, науку жизни я достаточно изучил — в технику потянуло. А к вам я в гости; одного товарища разыскиваю.

— Тогда рекомендую обратиться к тете Глаше. Она у нас главное справочное бюро.

В обширном вестибюле прохлада и свежесть нового здания. Сводчатый потолок и тяжелые опоры напоминают подземные станции метро. На фоне серого камня бросаются в глаза щиты с яркими объявлениями. И прежде всего самый большой, с огромными буквами на красном и синем квадрате:

ВСТРЕЧА ВЕСНЫ

Воскресная поездка в Междуреченский

палаточный лагерь.

ПРОГУЛКА В БЕРЕЗОВУЮ РОЩУ.

ЕСТЬ ЛИ ПОДСНЕЖНИКИ?

ЧАС РАЗДУМИЙ И ВОПРОСОВ.

«МЫ И ФИЗИКА»

Доклад младшего научного сотрудника

тов. ЧАПЛЫГИНОЙ.

Младшие научные сотрудники уже делают сообщения о физике!

В минувшем году прибыло пополнение: институтский автобус, забитый под веревочку людьми и чемоданами. Сперва ворвалась песня, а потом уж документы и анкеты. И вот пообвыкли, освоились, осмотрелись, пытаются опереться на плечо товарищ физики.

Рядом еще объявление, значительно более скромное:

ОТКРЫТОЕ ПАРТИЙНОЕ СОБРАНИЕ

«Моральный облик современника»

Доклад старшего научного сотрудника, кандидата наук

Н. С. Кирилловой

Просьба всем товарищам подготовиться.

Слово «всем»