3. Методологические принципы теологической историографии.

В борьбе вокруг «Мифа о Христе» так много говорилось о методе[41], что, наконец, можно было узнать, что же, собственно говоря, значит метод. Во всяком случае, сделалось ясно, каким методом пользуются теологи-«историки». Ведь, сам Вейнель раскрыл перед нами тайну этого метода с такой трогательной откровенностью, что мы можем быть ему только благодарны за это. По этому методу, историчность евангелий для историков несомненна а priori, прежде всякого исследования. Следовательно, дело заключается только в том, чтобы извлечь из предания «историческое ядро». А как это делается? «Образ Иисуса, — говорит Вейнель, — нужно очистить от христианского элемента, прежде чем искать самого Иисуса. Однако, от христианского элемента в, определенном смысле: Иисус, ведь, был не иудеем, а представлял собой нечто новое, — христианский элемент следует удалить от него только постольку, поскольку этот элемент принадлежит к идеям, представлениям и тенденциям, какие могла иметь только позднейшая община». Или, как мы читаем в другом месте, для исторической критики «единственным мерилом подлинности или подложности должен служить следующий принцип: следует выделять в качестве неподлинных только такие черты предания, которые могут происходить не из интереса Иисуса, а только из интереса общины» (30 сл.).

Пусть обратят внимание, как здесь все заранее предполагается установленным, что Иисус — вообще историческая личность, что он — не иудей, что он представляет собой «нечто новое», и, прежде всего, «интерес Иисуса». А откуда это уже заранее, до начала самого исследования, интерес Иисуса известен Вейнелю так хорошо, что он надеется с помощью этого мерила установить, что в предании подлинно и что неподлинно? Пусть ответит он, положа руку на сердце! Уж не заключалось ли здесь дело скорее в «интересе» исторической теологии и церкви, чем Иисуса? Евангелия объяснены «душой Иисуса», а не душой их авторов. (22)! А я думал бы, что при действительно историческом исследовании «интерес» и «душу» Иисуса можно было бы открыть только в процессе самого исследования. Однако, теологический «историк» уже заранее предполагает доказанным как раз то, что ему нужно было бы доказать и получить путем исследования: существование и знание самой внутренней сущности человека Иисуса. Правда, так поступает не один только Вейнель, но и Клемен для религиозно-исторического объяснения нового завета выставляет знаменитый «методологический принцип», что религиозно-историческое объяснение невозможно, если оно ведет к шатким выводам (т. е. к отрицанию существования исторического Иисуса или подлинности Павловых посланий) или исходит из таких предпосылок. Больше того: Вейс высказывает это еще откровеннее, признаваясь, что во всех своих объяснениях он исходит из того предположения, «что евангельская история имеет вообще исторический корень, что она выросла на почве истории Иисуса, восходит к очевидцам жизни Иисуса и хронологически к нему так близка, что ее можно причислить вообще к историческим воспоминаниям» (125).

В таком случае, конечно, нет ничего удивительного в том, что видят себя «научно»-вынужденными держаться за историчность Иисуса и применяемый самими лично, так называемый исторический метод славословят в качестве единственно приемлемого и подлинного, потому что он, якобы, подтверждает это существование Иисуса. На самом же деле, последнее вовсе не результат, а предположение этого применяемого метода; Метод заранее был подобран применительно к подтверждению этого предположения, и то, что в конце своего исследования приходят к существованию и так, и сяк установленного Иисуса, зависит не от метода, а от того, что заранее поставили себе эту цель. Об этом пусть прочтут в направленном против Вейнеля сочинении Крика. На основании же всего вышесказанного следует отрицать за теологами-«историками» право гордиться своим методом. Пусть их изыскания с помощью применяемого ими метода «осторожны», «осмотрительны», — «научными» в обычном значении этого слова они не являются. А если бы настоящие историки не предоставили критику новозаветных документов просто теологам, то они, быть может, призадумались бы, прежде чем вступиться за них, стать на сторону теологов-критиков и обвинить противников такого рода историографии в «отсутствии исторического ума».

Однако, сущность теологического метода относительно исторического Иисуса всем вышеуказанным еще не исчерпана. Прибавим сюда еще следующий принцип: все, что в евангельских рассказах теологическим критикам кажется возможным, тем самым оно уже, якобы, действительно. Так, Вейнелю хотелось бы признавать традицию так долго, «пока она не покажется явно невозможной», а против Вреде он заявляет: «Методологически прямо неправильно сказать: все дело в том, что в спорной истории или в словах указывается что-нибудь такое, что всякое иное объяснение данной картины делает невероятным или хотя бы сомнительным». Требовать этого, — по его мнению, — значит «убивать всякую историографию» (22). А Вот если бы держаться принципа Вейнеля, то о таковом как раз не могло бы быть и речи. Ведь, если в каком-нибудь предании не все окажется возможным, то еще далеко до» того, чтобы ему не быть действительным! История Телля, Может быть, так же хороша, как и история семи римских царей или история Семирамиды, Сардана пала, а потому, пока недоставало других документов, она тоже считалась действительной историей. Больше того: на основании принципа возможности, и Геракл мог бы казаться реальной личностью, и можно было бы отыскать в его саге «историческое ядро». Почему бы не существовать человеку этого имени, который задушил льва, уволок зловредного кабана, поймал живою лань, убил страшную змею, вычистил конюшни и совершил ряд других подобных подвигов, чтобы, в конце концов, сжечь самого себя на костре? Правда, лернейская гидра была многоголова, и у ней вместо каждой отрубленной головы вырастали две новые, — эго, натурально, позднейший вымысел, происшедший, быть может, из «субъективного видения» Геракла. Разве мы не знаем, что он был горчайший пьяница? Как известно, в хмельном состоянии у человека предметы обычно удваиваются и утраиваются. Таким образом, следуя вышеуказанному принципу, можно было бы и миф о Геракле объяснить «исторически». Но этот принцип упускает из виду только то, что все, что действительно, должно быть также и возможным, обратное же заключение, — от возможности к действительности, — противоречит законам логики. А, ведь, это и есть то заключение, на котором, не говоря уж об «интересе Иисуса», зиждутся все теологические построения жизни Иисуса. Евангельские истории исследуются со стороны их возможности, а затем выдаются за исторические, реальные события, историчность которых думают доказать простым указанием на их возможность.

4. Хронология евангелия Марка.

На этот раз Вейс считает себя обладателем такого факта, который обеспечивает от всякого сомнения