желает ей ничего плохого, но при первом же допросе в контрразведке пугается и подписывает показания о том, что она коммунистка. Если бы не явились настоящие коммунисты, её бы расстреляли, скорее всего. А потом, уже в Стамбуле, он оставляет Серафиму на иждивение психически больного изувера Хлудова. Нет, читатель и, в особенности, зритель уже в курсе, что Хлудов Серафиме не опасен. Они уже знают его переживания и знают, что он, словами уже упомянутого Пикеля, жаждет душевного самоочищения, «как Нехлюдов из “Воскресения” (…) тянется в Сибирь за Катюшей Масловой для того, чтобы искупить свой старый грех». Но вот понимал ли это Голубков? И даже если понимал, где гарантии того, что психическое нездоровье не возьмёт верх? Вопрос… Так себе любовничек, если честно.

Хлудов, кстати говоря, уже имел планы Серафиму повесить. Правда, не саму по себе (она ему совершенно неинтересна), а именно как жену Корзухина, который у него вызывает истинно пролетарскую ненависть. При её помощи он хотел доказать, что Корзухин – враг и укрыватель коммунистов. Повесили бы, разумеется, обоих, но Серафиму – первую.

Чарнота, конечно, герой – он Серафиму дважды спасает (в Севастополе и в Стамбуле), но второй раз как бы в качестве компенсации – ведь в сложное материальное положение она попадает, в том числе, благодаря пристрастию Григория Лукьяновича к азартным играм. Но и спасает благодаря этому же пристрастию.

Удивительным образом, меньше всего вреда наносят Серафиме как раз злодеи.

Корзухин очень вовремя от неё отказался, избавив от своего присутствия в жизни и освободив место для Голубкова. И, кстати, спася её от виселицы (совершенно, впрочем, не имея этого в виду).

Контрразведчик Тихий, кстати, тоже меньше всего хотел смерти Серафимы – он собирался её использовать для шантажа богача Корзухина. Ну, не получилось. Бывает. Зато потом он к Корзухину работать устроился.

В общем, рыцарский роман в духе Вальтера Скотта у Булгакова не получился. И то сказать – он ведь Булгакова, а не Вальтер Скотт…

Полковники против генералов

Начиная писать «Белую гвардию», Михаил Булгаков планировал продолжение. Это должна была быть эпопея (вероятно трёхтомная), посвящённая мытарствам семьи Турбиных в Гражданской войне и, вероятно, в эмиграции (Булгаков этим вопросом очень интересовался и интерес был отнюдь не академический). «Хождение по мукам», но без Сталина (?).

Пьеса «Бег» является, в некотором роде, продолжением «Дней Турбиных» с немного другими персонажами, хотя в Голубкове легко узнаётся несколько окарикатуренный доктор Турбин, а в Серафиме – Елена Турбина.

Меня, впрочем, больше привлекли образы генералов и тут есть некоторая загадка.

В «Беге» генералы были как на подбор героические, что не могло не быть замечено соответствующими инстанциями.

Сошлёмся на мнение театрального критика Ричарда Пикеля. Заранее прошу прощения за обильное цитирование, но характеристики тут уж очень интересные:

«Хлудов – блестящий военачальник. Его штаб до последней минуты работает чётко, войска под его водительством дерутся как львы, хотя голы, босы и голодны. Его распоряжения чётки, военные приказы говорят о глубоком оперативном уме и выдающихся способностях полководца. Хлудов ни в коем случае не тряпка, не комок развинченных нервов, а чрезвычайно волевая личность».

«Чарнота – “типичный военный”, бурбон, полковой бретёр, безумно храбрый командир, с большой природной оперативной смекалкой. Он по природе своей эпикуреец и азартный спортсмен. Война для него прежде всего рискованная и увлекательная авантюра, в которой каждую минуту можно ставить на карту свою жизнь, так же как в железке – всё своё состояние. Он великодушен, добр, прямолинеен и всегда поможет товарищу в беде».

«Врангель (отметим, что в пьесе он просто «белый главнокомандующий», хотя никем кроме «чёрного барона» быть не может) – по словам автора, храбр и хитёр. Умеет смотреть открыто опасности в глаза. Когда создалось угрожающее положение на фронте, он, собрав всех сотрудников штаба фронта, всех и каждого честно предупреждает, что “иной земли, кроме Крыма, у нас нет”. Он борется с разложением тыла».

Понятно, что так поданные личности генералов не могли не вызвать раздражение политической цензуры – как официальной, так и самодеятельной. Особое мнение, как всегда, принадлежало И. В. Сталину – хотя он по этому поводу не высказывался, очевидно, что ему, так же, как и в случае с «Белой гвардией» / «Днями Турбиных», импонировала демонстрация сильных противников, которые, однако, были успешно побеждены большевиками.

Тем не менее тут присутствует определённое противоречие.

Вспомните «Белую гвардию» – там ведь положительные герои, собственно «белая гвардия», отнюдь не генералы.

И Малышев, и Най-Турс, и Алексей Турбин в «Днях Турбиных» – полковники. Это при том, что основной прототип Най-Турса – граф Фёдор Артурович Келлер, – был как раз полным генералом от кавалерии. Компания Турбиных – в званиях ещё ниже.

Реальные генералы – гетман (генерал-лейтенант Русской Императорской армии Павел Петрович Скоропадский) и командующий князь Белоруков (генерал-лейтенант князь Александр Николаевич Долгоруков), выведены в свете, мягко говоря, не лучшем.

Вообще, главный пафос соответствующих разделов романа и пьесы – противопоставление боевых полковников, которые делают всё, чтобы спасти подчинённых, и генералов, которые этих подчинённых предают.

Наиболее полно этот момент изложен в монологе полковника Турбина: «там, на Дону, вы встретите то же самое, если только на Дон проберетесь. Вы встретите тех же генералов и ту же штабную ораву. (…) Они вас заставят драться с собственным народом. А когда он вам расколет головы, они убегут за границу… Я знаю, что в Ростове то же самое, что и в Киеве. Там дивизионы без снарядов, там юнкера без сапог, а офицеры сидят в кофейнях».

Фрагмент этот откровенно анахроничен – в декабре 1918 года Турбин никак не мог предполагать, что белое дело проиграно, а на Дону такой же развал как в Киеве. А даже если он так и думал, то у остальных была совершенно замечательная возможность убедиться в ошибочности его мнения, поскольку уже в начале сентября 1919 года улицы города украсили прокламации генерал-лейтенанта (!) Николая Эмильевича Бредова, в которых указывалось, что «…отныне и навсегда Киев возвращается в состав единой и неделимой России».

Другое дело, что в конечном-то итоге Турбин оказался прав, но это уже послезнание авторов пьесы. Именно авторов, поскольку соответствующий фрагмент был включён в текст пьесы по настоянию К. С. Станиславского специально в видах преодоления цензуры. И не факт, что он спросил мнения Булгакова. Совершенно не случайно в киноверсии «Дней Турбиных» 1976 года фраза про народ, который «против нас», повторяется в конце фильма трижды. Владимир Басов тоже испытывал сомнения относительно проходимости своего шедевра через цензуру…

Тем не менее