Сахиб Джелял вопросительно посмотрел на Ибадуллу.

— Да, шестьдесят две отрезанных головы, э, э, головы вероотступников. Так есть! И так будет! Бисмилля! Отказавшемуся сражаться с неверными, э, отрубить голову!

Осклабившись до ушей, он угрожающе придвинулся к самому лицу Сахиба Джеляла.

— Меч! Меч! Ключ к небу и аду! Извлекший меч из ножен награждается, э, за истинную веру! Пророк назвал мир нивой. Усердствуй, э, с мечом на ниве!

Он громко всхлипывал. Он весь горел и подергивался. Так дергаются больные падучей. Только вот сейчас сидел на шелковом тюфячке с подбритыми пухлыми румяными щеками-яблоками, со стамбульской пристойной бородкой почтеннейший мулла, достойный проповедник коранической мудрости. И вот уже диковатый, гримасничающий дервиш, готовый кинуться на окружающих, готовый царапать, рвать, душить. И трудно было найти в бурчании, исходящем из его груди, в обезьяньих выкриках какой-либо смысл.

— Грр! Хрр! Бух-р-ск… Народ… Хррр! Эээ! Слаб ногами… Гы-ы! Га-а-а оробел, скис! Ур! Ол! Э-э-э… плеть семихвостку сюда, палок сюда! Взбодрить… а-а-а… Кровью умыть морды! Кяфиры неблагодарные! Богопротивные! Уничтожить! Раздавить! Хрр… Ты, ты, кяфир! Большевик! Ты! Ты! Ты!

Он весь извертелся, не вставая с места, изъерзался. И зыркал глазками суетливо, в то же время трезво выпытывая, залезая в чужие мысли. Он не верил Сахибу Джелялу.

— Молчишь? А ты, кяфир, почему, здоровый, сильный, вон какой великан, гог-магог — ручищи, бородища, — почему не сражаешься? Такому в курбашах ходить! Главенствовать в мире войны! Почему не на джихаде? Воюй! Кидай головы в мешок с кровью! Все неверные кяфиры — это мир войны! Да воскреснет аллах среди мучеников священной войны!

И все так же колыхаясь на месте всем туловищем, он надрывался:

— О верующие, не избирайте друзей между неверными! Берегитесь сидеть рядом с неверными! Э! О верующие, не имейте друзьями даже ваших отцов, даже ваших единоутробных братьев, если они заражены неверием!

— А я знаю, что думает почтенный духовник его высочества Священного эмира, — сощурив заговорщически глаза и пряча довольно-таки вымученную улыбку в бороду, осадил муллу Ибадуллу Сахиб Джелял.

«Вот сидишь удобно на шелковом тюфячке, — думал он, — светло горит лампа, горячий чай согревает душу, приятные грезы готовы смежить веки. И вдруг… по знаку этого палача на тебя кинутся здоровенные махрамы, сорвут одежду, начнут бить, пытать, убивать… Может быть, одно мгновение отделяет тебя от порога гибели. Одно неудачное слово и…»

— Господин Ибадулла, — сглотнув комок в горле, выдавил из себя Сахиб Джелял, — вы думаете: почему богатый коммерсант спокойно торгует в Узбекистане и Таджикистане и его не посадили, не расстреляли? А? Или почему его высочество Сеид Алимхан не приказал «успокоить» Сахиба Джеляла, заподозрив, что он большевистский лазутчик? Или почему инглизы не арестовали Сахиба Джеляла в Пешавере и пропустили свободно в Кала-и-Фатту?

— Э! Инглизы? — насторожился мулла Ибадулла. Задал же ему задачу Сахиб Джелял.

— Вы проницательный из проницательнейших. Вы пригласили в гости Сахиба Джеляла побеседовать о священном коране и вообразили, что Сахиб Джелял безбожник. Вы надеялись, что Сахиб Джелял не сдержит себя. Что же получилось? Сахиб Джелял знает коран не хуже, а лучше, чем вы, а? Что же вы вызнали, господин мулла Ибадулла Муфти? А головами в мешке с кровью пугайте детей, господин Ибадулла. Разрешите мне сказать: «Хейле баррака! Благоденствие вам!» — и удалиться.

Намек был слишком откровенный. Сахиб Джелял открыто показал, что хитрости муллы Ибадуллы не стоят и стертой монетки.

— Э… э… Зачем же так? Э… э…

— Вам очень хотелось. Вы строили расчеты. Вы доказали бы эмиру глубину вашей проницательности, вашей бдительности! Вы думали: Сахиб Джелял выслушает приглашение явиться в Кала-и-Фатту. Сахиб Джелял скажет себе: «Ибадулла Муфти страшный! У него на руках кровь! Он заподозрил что-то!» И вы ждали, что Сахиб Джелял вскочит на коня и поскачет на север, спасая свою душу. Все знают, что значит получить приглашение на чай к мулле Ибадулле Муфти. И вы очень удивились и огорчились, когда Сахиб Джелял сам пришел к вам в гости. А ваши аскеры коченеют в устроенной вами для меня засаде на холодном ветру Чарикарского перевала. Одеревеневшие их руки не могут держать ружей. А всадник с длинной бородой и в белой чалме не скачет воровски по дороге и не стремится в расставленные вами, господин мулла Ибадулла, силки, а пьет с вами чай. И вы, господин Ибадулла Муфти, не отнесете в мешке с кровью голову Сахиба Джеляла повелителю: «Вот голова одного предателя безбожника! Вот голова человека с нечестивыми мыслями. Награды!»

— Э… э… Откуда вы знаете? Э… Откуда вы то есть взяли? Кто сказал? — бормотал мулла Ибадулла Муфти.

Он и впрямь подумал, что этот мудрец с красивой бородой умеет читать мысли. Наивный, первобытный мулла верил во всякую мистическую чепуху, а ассирийская борода Сахиба Джеляла нагоняла на него страх. Ибадулла с детства испытывал трепет перед бородами. И сейчас он способен был лишь жалко «экать», не будучи в состоянии собраться с мыслями.

Погладив нежно бороду, точно понимая, что она его выручила, Сахиб Джелял важно добавил:

— А теперь совершенство проницательности спрашивает Сахиба Джеляла словами священного корана, почему он не воюет, почему он не пошел на джихад? И Сахиб Джелял ответит гению хитрости господину мулле Ибадулле Муфти тоже словами корана: «Не надлежит карздору — должнику идти на джихад. А если он погибнет в битве с неверными! Кто же расплатится с кредитором?» Так записано в коране. И надлежит вам, знатоку священной книги, спрятать яд подозрения в шкатулку недоверия. Ибо пророк наш говорил: «Купля-продажа — почетное занятие», даже более почетное, нежели отрубание голов неверных.

— Карздор!? Э-э? Вы должник — карздор эмира? Вы должник инглизов? Вы должник? Чей вы должник наконец?

В дрожи голоса, в бегающих глазках, в трясущихся жирных губах, в громком сглатывании слюны сейчас проявилась вся жадность муллы Ибадуллы, неуемная его алчность, страстная жажда разнюхать чужие коммерческие тайны. Всюду, где слышался звон золота, мулла Ибадулла «терял себя». И к тому же раскрылась тайна: оказывается, бородача объединяли с эмиром какие-то узы. Вспотев от нетерпения, ощутив от возбуждения потребность сбегать в «место отдохновения», Ибадулла терпел, суча по матрасику своими толстыми ногами. Он все старался поймать взгляд собеседника и натужно кряхтел:

— Вы должны эмиру? Сколько вы должны эмиру? Чего?.. Э… Да говорите! У вас, э, с ними дела, торгуете, э? Что имеет эмир в Самарканде? Много? Э! Деньги? Камни? Золото? Все золото эмир держит в моих руках, чтобы Бош-хатын не узнала. Э, вы мне все равно скажете. Вы,