Мацумото не знал об истинной цели посещения Ёсидзуми. Армейский политический стратег в разговоре с ним настаивал, что Япония не должна сообщать другим странам и ее собственному народу, что обсуждается вопрос о капитуляции. За передачу радиосообщений отвечало министерство иностранных дел. Ёсидзуми настаивал: «Не передавайте эту новость по коротковолновому радио и в самой Японии также не сообщайте об этом ни по радио, ни в газетах». Почему он призывал к этому? Было ли это проявлением беспокойства о моральном состоянии солдата и заботой об общественном порядке? Или армия заглядывала в будущее?

Если армейское руководство намеревалось выступить против капитуляции, то было бы легче всего это сделать, если бы ни войска, ни общественность не узнали бы заранее о возможности переговоров о мире, об участии в них императора и о том, что армия фактически неохотно на них согласилась. Если бы армия ничего не знала о переговорах, то ей было бы легче выступить против капитуляции. Но при существующем положении вещей было не важно, появилась ли такая новость или нет. Армия явно в этот момент была не готова действовать.

Конечно, вполне возможно, военные просто хотели создать впечатление, что армию, которая казалась все такой же могучей, предали некоторые советники его величества. Нацисты в Германии запустили такую же утку, и весьма успешно, в 1920-х, почему же теперь не попробовать поступить так же и в Японии?

Заместитель Того пренебрег мнением генерала. «В конце концов, союзники сообщат об этом событии всему миру. Позволить каждому человеку на планете узнать, что происходит, и только после этого в последнюю очередь рассказать об этом своему народу — это полный абсурд. Правительство должно решиться и информировать японцев об имевшем место важном событии».

Однако Ёсидзуми не видел в этом ничего парадоксального. Он был недоволен. «Подобный подход, — настаивал он, — поставит армию в неудобное положение. Такого допустить нельзя».

Спор не затихал, и Мацумото пришел к убеждению, что генерал не пойдет ни на какие уступки. Желая получить передышку, замминистра все-таки уступил: «Отлично. Мы вполне можем отменить передачу новостей на Восточную Азию».

Это, видимо, удовлетворило Ёсидзуми, и он удалился. Мацумото сразу же пошел в спальню. Он понимал, что для генерала это была пиррова победа. Отменять радиовещание на Восточную Азию было бессмысленным, потому что радиопередачи из других частей света не позволят держать новость в секрете.

Что касается новостей внутри страны, то это было не по департаменту Мацумото; это была прерогатива Информационного бюро кабинета.

К 10 августа у министра Того оставалось еще одно незавершенное дело. Для такого пунктуального человека решить его было прямой обязанностью. С утра 9 августа советский посол Яков Малик пытался встретиться с Того. Цель визита не была ни для кого тайной: он должен был передать официальную Декларацию об объявлении СССР войны Японии.

Того отложил встречу из-за бесконечных деловых совещаний 9 августа. Он предложил Малику, если у него срочное дело, обратиться к его заместителю. Но советский посол ответил, что можно встретиться и завтра.

Так, утром 10 августа в офисе министра иностранных дел Того словно повторилась сцена, только с другими персонажами, того далекого 7 декабря 1941 года, когда госсекретарь Корделл Халл принял японского посла сразу же после нападения на Пёрл-Харбор.

Малик, в элегантном темном деловом костюме, прямо сказал Того, что, следуя инструкциям своего правительства, он должен предъявить официальную Декларацию об объявлении войны. Он передал ноту, которая прозвучала по радио предыдущим утром, когда советские войска перешли границу Маньчжурии. К настоящему времени они продвинулись по отдельным направлениям на 105 миль. Того, не имея связи с Москвой, не знал, что японский посол в Советском Союзе получил ноту вечером 8 августа. Конечно, это уже не имело значения, потому что эта нота так и не была передана в Токио.

Того, холодно посмотрев на советского посла, напомнил Малику, что Россия совершила акт агрессии, несмотря на все еще действующий Пакт о нейтралитете между двумя странами. Того обвинил Советский Союз в том, что он подло начал войну, даже не ответив на просьбу Японии о посредничестве в переговорах о мире. СССР объяснил причину нападения отказом Японии от потсдамских условий, но при этом не удосужился выяснить, какова была позиция Японии по этому вопросу.

Того реагировал на объявление войны так же, как в свое время Корделл Халл. «Действия СССР, — резко сказал он Малику, — будут осуждены историей».

Малик сохранял невозмутимость. Ограничившись общим ответом, он заявил, что в действиях Советского Союза не было ничего такого, в чем его можно было бы обвинить.

Теперь Токио сотрясали разрывы бомб, сбрасываемых с В-29, которые волнами накатывались на город. В этой тревожной обстановке Того вручил Малику копию послания, только что отосланного в Швецию и Швейцарию, и потребовал принять к сведению, что Япония приняла Потсдамскую декларацию. Миссия была выполнена, и Малик быстро покинул кабинет.

В военном министерстве все старшие сотрудники были оповещены, что генерал Анами и генерал-лейтенант Ёсидзуми вызывают их на совещание в 9:15 утра. Военные в ранге от подполковника и выше собрались в бомбоубежище министерства в атмосфере предположений и слухов.

Высказывались, как обычно, различные мнения, но затем все сошлись в одном: Анами собирался сообщить о последней Императорской конференции и о мерах, которые должны были предпринять для отражения советского наступления. Одни предполагали, что в центре послания военного министра будет вопрос о том, что можно противопоставить атомному оружию. Другие говорили, что давно дискутируемое слияние армии и флота теперь будет реализовано указом императора. Третьи в шутливом тоне намекали, что император решил закончить войну.

Военные встали по стойке смирно, когда проходили генерал Анами, его заместитель генерал Вакамацу и генерал-лейтенант Ёсидзуми. Все заметили темные круги под глазами Ёсидзуми, но Анами выглядел бодрым и отдохнувшим. Начальник Бюро военных дел дал команду «вольно» и сделал краткое сообщение, о чем все уже знали, что ночью прошла Императорская конференция, на которой присутствовали он, военный министр и начальник штаба. Теперь собравшиеся ожидали подробного рассказа Анами об этой конференции.

Военный министр встал, внимательно всмотрелся в лица своих подчиненных и затем, спокойным голосом и сдерживая свои эмоции, произнес поразившие всех слова: «Следуя воли императора, было решено принять Потсдамскую декларацию…» Среди собравшихся возникло волнение, послышались крики «Нет!»; никто не поверил словам генерала. Анами закончил фразу: «…при условии, что национальное государство будет сохранено». Ближайшие к генералу офицеры видели, каких сил стоило Анами сохранять выдержку.