— А что сказал Николетина Бурсач, когда меня ранило? — неожиданно спросил Джураица со своей кровати. — Наверное, очень ругался, да?

— Еще как ругался! — ответил Лиян. — Свел, говорит, Джураица дружбу с этим дурнем Мачей Будимиром, который уже давно с умом простился, и они вдвоем меня обдурили, полезли в траншею, которую фашисты пуще всего обороняли, у нее пол нашей роты полегло.

— А где теперь Николетина? — спросил паренек.

— Ушел прикрывать отход наших раненых.

— Эх, тогда я, может быть, никогда больше его и не увижу! — грустно вздохнул Джураица.

37

Кое-как я добрался до своей Пятой дивизии, которая день и ночь вела бои с фашистами. Однажды, отступая под натиском превосходящих сил противника, мы оказались на горе Шатор, холодной, присыпанной снегом. Здесь я снова встретился со Скендером, которого не видел с тех пор, как был освобожден Бихач.

— Я ж тебе говорил, земля круглая, вот мы и опять встретились, — сказал он весело. — А все-таки, как ни крути, славно было тогда в Бихаче! Дай нам бог снова дождаться таких радостных дней.

— Конечно, дождемся. Какими бы мы были поэтами, если бы не верили в это!

А в первые дни марта я вновь оказался в моем Подгрмече.

В Боснийской Краине уже закончилось четвертое вражеское наступление. «Зимнее» наступление, как мы его называли. Крестьяне, скрывавшиеся от врага высоко в горах, возвращались домой, разжигали огонь в остывших очагах.

На Радановом поле под Грмечем я встретил двух босоногих мальчишек лет по двенадцати. Они тащили на спине тяжелые вязанки ореховых прутьев.

— Что это вы мастерите, ребята?

— Дом строим, — серьезно ответили они. — Наш фашисты во время наступления сожгли, вот мы теперь новый строим.

— А сможете? — спрашиваю я.

— Если птица себе гнездо умеет вить, почему бы нам дом не поставить, — уверенно ответили мальчишки. — Стены сплетем из прутьев, обмажем глиной, крышу из соломы сделаем — и готово.

Наверное, чтобы окончательно убедить меня в своих строительных способностях, они хором запели:

Из глины и прутьев строим дома,

В этих домах не страшна нам зима.

Я поспешил в Ущелье легенд, посмотреть, как там наш Джураица. Прихожу — и что же я вижу? Оружейные мастерские опять открыты, проведено электричество, а за самым большим станком стоит не кто иной, как сам Джураица!

— Что же это, Джураица? — удивился я. — Разве ты на станке умеешь работать?

— Чего там «умеешь», он будто родился за станком, мастер каких поискать! — начал нахваливать его начальник мастерской. — Такого глаза да таких рук, как у него, во всем Подгрмече не сыщешь.

— Ну вот, видишь, Джураица, ты все на доты да на доты, а из тебя, оказывается, золотой мастер выйдет, — говорю я. — Всем был бы только один вред, если бы ты свою работу бросил.

— Он остается в нами, сам сказал, — сообщил начальник. — Да и старик Дундурий так его полюбил, что теперь без него не может. Парень ему каждый вечер рассказывает, как наши герои за Бихач сражались.

— Не забыл, значит, Бихач? — спросил я.

— И никогда не забуду, покуда жив! — ответил Джураица. — Мы все вместе с Бихачем в историю вошли. Тут на днях по моему предложению нашей оружейной мастерской присвоено имя Бихача. Мы в ней будем так же, как и в бою, бороться за нашу победу.

— Правильно, Джураица, никогда мы не забудем наш Бихач.

В тот же день я прибыл в омладинскую роту и там, к своей великой радости, нашел Йову Станивука и Черного Гаврилу. Встреча была радостной и шумной.

— А как там поживает наш повар Лиян? — спрашиваю я их. — Я слышал, он жив остался.

— Ох, не говори мне про него! — загудел Черный Гаврило. — Про него никогда неизвестно, жив ли он — мертв ли. Не успеешь его оплакать, погоревать на могиле, а через полчаса смотришь — он уже на коне разъезжает да песни горланит. Ты только подумай, что вытворяет, подлец: помер, могила есть, а он на коне ездит и песни горланит, будто живой!

— Что-то я тебя не пойму!

— А вот ты послушай. Кончилось наступление, вернулись мы домой, а в самом Бенаковаце, в одной долине, свеженькая могила, на ней крест, только почему-то не в голове, а в ногах воткнут, а на кресте написано: «Товарищ Лиян». «Все, погиб наш Лиян, вот его могила!» — говорю я Йове Станивуку. Мы тут же, на его могиле, и поплакали, вспомнили, что знали про старого Лияна хорошего, и поклялись отомстить за него врагам.

— Ну и что же дальше?

— Через два дня в деревне Дубовик я в кустах натыкаюсь на еще одну могилу и на кресте читаю надпись: «Повар Лиян».

— Вот еще одна могила Лияна! — кричу я Станивуку, но тот только подозрительно качает головой и говорит:

— Дудки, я больше не буду плакать. Где это видано, чтобы у одного человека было две могилы? Этот старый Лиян и со смертью, и с нами шутки шутит.

Стоим мы над той могилой, обсуждаем эдакую невидаль, и тут из-за кустов слышим конский топот и чей-то голос:

Дядя Лиян, не зевай!

Партизанам есть давай!

— Вот же он, Лиян, собственной персоной! — закричали мы в один голос и выскочили на тропинку, по которой шел певец, в самом деле оказавшийся Лияном.

— Ага, это что же такое, едешь на коне и еще распеваешь тут, у своей собственной могилы?! — закричал Станивук. — Разве так поступают серьезные пожилые люди?

— А что вы принесли, чтобы выпить за упокой души грешного Лияна? — спросил старик. — Небось забыли, что такой обычай был еще у древних славян?

— Ну ладно, ладно, найдется что-нибудь, раз уж ты оказался живой и здоровый, — примирительно сказал Черный Гаврило и, вытащив откуда-то бутылку с ракией, провозгласил: — За упокой души нашего грешного Лияна, дай бог, чтоб он и завтра был такой же мертвый, как сегодня.

— Вот это правильно, сразу видать, что ты поумнел с тех пор, как мы последний раз виделись в Бихаче! — довольно сказал Лиян, принимая из рук Гаврилы бутылку.

Задним числом мы установили, что в первой могиле Лияна лежит ящик с боеприпасами, который с гитлеровского самолета сбросили окруженному полку и который Лиян здесь закопал, пометив своим именем.

— А что в другой могиле? — спросил кто-то.

Оказалось, что в другой закопан колокол дубовицкой церкви, который в свое время радостным звоном возвестил всему краю о нашей победе в Бихаче. За это его назвали «красным колоколом»