Но, увы, лезут.

Я распахнул ногой дверь, я же шеф, должен выглядеть злым и брутальным, оглядел их исподлобья свирепым взглядом. Все сразу притихли, на столе остатки пиццы на бумажных тарелках, ради экономии времени не спускаются в кафешку, а заказывают еду с доставкой, вина и пива нет.

Я смягчил злое выражение на просто отечески строгое.

– «Алкому» ещё не пропили?

– «Алкома», – ответил Невдалый истово, – наше всё!.. А вам, шеф, полезно погружаться в байму. Выныриваете устатый, но свежий, как английский огурчик, что вообще-то муромский. И молодеете, будто через растяжку кожи прошли.

– Не заговаривай зубы, – оборвал я. – Почему не доложил, что уже и за Скалами Ночи заполнил живностью, а за рекой разместил три деревни?

Он вздрогнул, пролепетал потерянно:

– Это не я…

– А кто, – начал было я грозно и осёкся.

Улыбки у всех померкли, «Алкома» делает всё то, что замыслили, много быстрее нас, делает даже ярче и богаче, это здорово, но как-то шерсть поднимается по всему телу, когда начинаешь думать, что натворит дальше, а мы, люди, обязательно над таким ломаем головы, словно без сладкого ужаса никак нет кайфа.

Да, мы придумали, но придумки не оформились в законченные формы, а потом отступили вглыбь, дел всегда много, неотложка давит, вытесняет, всё погребается под толстым слоем сегодняшнести, а вот «Алкома» вытащила, отсеяла шелуху, уже понимает, что в придуманном виде ни в какие ворота, потому очищенную, как ядрышко ореха, мысль раскрасила и разместила в самом оптимальном месте.

«Если так пойдёт, – мелькнула тоскливая мысль, – даже масштабные баймы сможет делать один человек. А остальных куда? А кто-то брякает несусветную дурость, что таксистам и парикмахерам тоже найдём новую и увлекательную работу в нашем богатом обществе. Ну, разве что в крематории?»

«Алкома» пока что подчиняется нашим установкам, что вообще установки ещё кистепёрой рыбы, а то и, страшно подумать, евглены зелёной.

– Никому ни слова, – повторил я. – У самого волосы дыбом. Мы не мальчишки, что вот сразу всех счастливыми, всем по гарему и по два раба в личную собственность.

Он сказал со вздохом:

– Да, мы уже битые. А на вас, шеф, уже и клейма негде ставить. Так что делать, как наивно вопрошал ещё Чернышевский?

– Пока ничего, – ответил я нервно. – Сперва поймём сами. «Алкома» сознанием не обладает, это понятно изначально по закону яректизма. Но мощь растёт по Курцвейлу, сперва выполняла наши команды с клавы, потом с голоса, а сейчас начинает смутно реагировать и на то, о чём думаем часто и достаточно отчётливо. Значит, пока что поставим фильтр…

– Обойдёт, – ответил он моментально, словно уже продумывал такой вариант. – Для неё уже сейчас не существует никаких блоков. А завтра…

– Тогда объясни, – велел я, – что выполнять нужно только команды голосом. Они принадлежат нам, людя́м, а мысли, чувства и желания пролезают чаще всего от древних примитивных структур организма, где намешано всего-всего, в том числе и очень нехорошего, что может разрушить и её, а это нецелесообразно. Такое поймёт и примет.

– У неё нет инстинкта самосохранения, – напомнил он.

– Это базовое, – согласился я, – но прививать ей такое нельзя, а то поспешит уничтожить нас как можно быстрее. Человек вообще угроза всему на свете!

– К счастью, – сказал он, – инстинкт сложная штука, чтоб так вот, с ходу… Хотя если хорошо просчитать, то…

Я рыкнул:

– Умолкни!.. Даже не думай.

Он подумал, сказал нерешительно:

– Нейроинтерфейс… Страшновато. Я бы предпочёл терапию, а то хирургия как бы последнее средство.

– Останемся ли людьми?

Он посмотрел чистыми и честнейшими глазами фанатика.

– А надо ли?.. Человек гнусная тварь, как бы мы себя ни возносили. Чехов сказал, нужно чистить себя даже внутрях.

Я сказал предостерегающе:

– Что чистить? Соскрёбывать не будем даже дерьмо на сосудах. Так, вдруг пригодится, мало ли что впереди.

– А кистепёрость?

– Отодвинем, – сказал я с нажимом, – в дальний тёмный чуланчик. Под пыльные мешки.

– Чтоб сама склеила ласты?

Я покачал головой.

– Пригодится, если вдруг спираль забросит в каменный век. Но, думаю, никакого каменного и даже Средневековья… Либо мгновенный распад на нейтроны и протоны, либо мы в дамках. В смысле, короли Вселенной Мордора.

Он сказал с подъёмом:

– Ставлю на императорство всех вселенных в мегавселенных Гигамира!

– Ну да, – сказал я с горьким сарказмом, – это же так мало – быть всего лишь королями нашей крохотной Вселеннушки.

Он ухмыльнулся, но получилось вымученно и очень невесело.

Наш гигантский арифмометр, который назвали «Алкомой», относится к последней версии, обученной работать при комнатной температуре. Это сразу сняло столько ограничений, что сейчас их поспешно строят по всему миру, а открытый код позволяет делать приложения и посторонним разработчикам.

Так что не мы, так кто-то ещё откроет дверь в бездну, куда засосёт весь мир. Это неизбежно, как вообще неизбежен прогресс, смена сезонов года и усложнение Вселенной.

Потому, сцепив зубы, просто работаем и стараемся не думать о том, что ждёт по ту сторону Барьера, как некоторые называют сингулярность, после которой человечество уже не будет человечеством.

За следующую неделю, пока усиленно работали над аддонами и апгрейдами, в байме появились ещё десяток локаций и с полсотни новых данжей, которых мы вроде бы не делали… хотя, похоже, делали, почерк наш.

«Алкома» чётко усвоила, чем и как занимаемся, всё чаще забегает вперёд, успевая воплотить то, что только лениво копошится в наших мозгах.

Невдалый нахрюкивает за работой, это у него благозвучное и почти церковное пение, доволен, хотя недовольным я его ещё не видел, а когда я подошёл посмотреть, над чем работает, сообщил доверительно:

– По моим прикидкам, все менетекельнится в ближайшие десять лет! Хотя на самом деле раньше.

Я поинтересовался с подозрением:

– Ты о байме?

Он отмахнулся:

– О мире. Цивилизации. Нашей планете.

– Тогда почему десять?

– Осторожничаю, – пояснил он гордо, – по своей природной трусости. Демократ я или не демократ?

– Фрейд говорит, – напомнил я, – что по своей животной природе мы все демократы. Все мы агрессивные трусы под личиной привитых ещё Библией манер. Но сейчас манеры отброшены, Бога нет…

Он ответил с достоинством:

– Быть трусом – признавать демократические ценности человеческой жизни. И жить по заветам кистепёрой рыбины. Это злые автократы тащат нас во что-то невообразимое. Там будем все ещё по старинке считать жизнью и то, что будет потом.

– Либо? – спросил я в лоб, что-то недоговаривает и говорит слишком пафосно. – А что-то пореальнее?

Он двинул плечами, ответил уже деловым тоном, но всё ещё приподнятым:

– Расчёты говорят, человечество красиво сгорит, как Феникс, но возродится не раньше, чем рак на горе свистнет.

– Так чего ты ещё не в петле?

Он сделал большие глаза.

– Я человек верующий! Мне низзя. Верю в науку и во всё хорошее. Не для того Вселенная проклюнулась из Праатома, чтобы все её усилия просрали по скудоумию!.. Одна гибель динозавров чего стоит!.. Это же библейский размах, для нас дорогу расчищали!.. Вселенная в нас верит. И сделала ставку.

Я пробормотал:

– Вообще-то, мы и есть она, как наш гипоталамус тоже мы, хотя на самом деле именно он и есть мы, а остальное только скафандр из костей и мяса, обтянутого непрочной кожей. Но вдруг поставила не