Сетон ухмыльнулся своей странной улыбкой: нос сморщился и сдвинулся вверх вместе с верхней губой, а нижняя губа подобралась, растянулась и закрыла зубы. Будто нюхнул чересчур крепкого табака, машинально подумал Кардель, старавшийся не упустить ни слова.

— Долго торговались… наконец, остановились вот на чем: за каждые сутки жизни он отдает один палец. Сначала он выбрал мизинец… подумайте, отгрыз собственный мизинец и через пару часов принес мне в качестве доказательства. Дни шли, и в конце концов у него остались только большие и указательные пальцы. Он предложил мне кое-что другое. Мы поторговались, причем он мне дал понять: ему необходим режущий инструмент, поскольку предлагаемые части тела зубами отгрызть невозможно. Должен признаться: исход был заранее предрешен, примерно как в партии в фараон в каком-нибудь сомнительном игорном доме. Я знал, что он по ночам обтачивает незакрепленную доску пола, надеясь использовать ее как трамплин, и распорядился ее незаметно подпилить. Все его мечты о побеге были химерами. И когда он это понял… когда он это понял, взгляд его погас. Рассудите сами: что мне оставалось делать? Разумеется, он разделил судьбу остальных; любое иное решение было бы негуманным. Хотя и тут он сопротивлялся до последнего. Что ж… в конце концов он оказался в яме среди своих собратьев, правда, самым верхним. Занял, так сказать, соответствующее его несомненным достоинствам положение. Непревзойденная питательная среда для моих франжипани… на всем острове невозможно найти подобных. И по красоте, поистине неземной, и по аромату.

Он выпустил несколько колец дыма, причудливо ассиметричных, как и его рот. Кольца на мгновение задерживались над пламенем свечей, сворачивались в причудливые восьмерки, а потом и вовсе теряли форму и еле заметными нитями тянулись к потолку, уносимые потоком теплого воздуха. А гонкая струйка дыма даже просочилась через свищ на щеке.

— Прошу прощения… я поведал вам эту историю… сам не знаю почему. Думаю, вот почему; вы оба чем-то напомнили мне этого свободолюбивого раба. Скажу вам чистосердечно: вид у вас… Вас можно принять за обычных городских полуголодных обывателей, но я вижу в вас гу же непреклонность, то же стремление добиться цели, что и у того весьма и весьма примечательного субъекта. Хотя шансы на успех у вас примерно те же.

Винге резко отодвинул тарелку, положил локти на стол и подался к говорившему.

— То есть… Линнея Шарлотта, Эрик… все это вы?

— Разумеется. Кто же еще…

Винге чуть не лег на стол, стремясь перекрыть Карделю кратчайший путь к хозяину.

— И, хотелось бы знать, почему вы решили признаться?

— Сначала попросите вашего компаньона успокоиться. Обязательно расскажу. Но, может быть, по чашечке кофе?

Здесь, в Хорнсбергете, мы стараемся быть законопослушными… однако черное золото все-таки себе позволяем, несмотря на запрет.

Дети по невидимому сигналу принесли дымящийся кофейник и разлили кофе по тончайшим фарфоровым чашкам. Сетон отпил глоток, и к красным винным пятнам на его сюртуке прибавились черные кофейные.

— Знаете ли, у большинства людей не возникает затруднений назвать поступок хорошим, если они видят: да, этот поступок хорош. То есть считают себя вполне способными отличать хорошее от плохого. Но когда дело касается их самих, и при этом выясняется, что хороший поступок требует определенных жертв… каких там жертв! Хотя бы неудобств — о, тогда другое дело… тогда они ограничиваются тем, что не совершают плохой поступок, но сами-то отнюдь не препятствуют тому, что происходит. Во всяком случае, пока нет свидетелей, которые могли бы восторженно аплодировать их высокой морали… или наоборот, обвинять в ее отсутствии. Одним словом, у вашего Руссо были заметно завышенные представления о человеке.

Он усмехнулся и сделал круговой жест рукой, как бы привлекая внимание к залу, где они находятся.

— В Стокгольме уже есть детский дом. Он содержится на средства казны и больше напоминает фабрику по производству детских трупов. Я воспользовался немалым наследством Эрика Тре Русур и создал Хорнсбергет. Все почести достались управляющему королевским двором гофмаршалу Моде. И, надо вам сказать, он с большой охотой купается в лучах славы. Считается, что он проявил неслыханную щедрость и раскошелился сам, дабы обеспечить несчастным беспризорникам хоть какое-то будущее. Где бы он ни появился, показывают пальцем. «Смотрите, это тот, который… замечательный человек! Он ставит благо других выше собственного!» И знаете, что я вам скажу? Это замечательно! Потому что и другие не хотят отставать! Все внезапно захотели стать благодетелями, многие жертвуют на мой детский дом, и я охотно украшаю их шляпы теми же перьями, которыми хвастается гофмаршал. И вам перышко на шляпу, и вам, и вам… Прекрасно одетые господа приезжают в карстах, показывают будущим матронам свои достижения. Что ж… будущие матроны, как и все женщины, испытывают слабость к щедрости, и не успеет солнце зайти, охотно раздвигают ноги для сердобольных благодетелей. Но без меня-то все это было бы невозможно! Неужели до вас еще не дошло? Они будут меня защищать до последней капли крови, иначе окажется, что они никакие не благодетели, а соучастники преступления. Кто решится меня тронуть, если сам гофмаршал почтил меня своим расположением? Не бескорыстным, разумеется, но кто про это знает? Деньги… этот воздух, которым они не могут надышаться, меня не интересуют. То есть интересуют только потому, что я могу ото всех откупиться и жить той жизнью, которую считаю разумной и правильной.

Винге неуверенно прокашлялся и довольно похоже изобразил жест Сетона — описал рукой почти полную окружность.

— Говорят, когда Екатерина Великая решила осмотреть земли, захваченные на юге России князем Потемкиным, он распорядился построить вдоль пути се следования театральные кулисы: чуть ли не фанерные фасады пасторальных сельских домиков. Вроде бы хотел показать: он не только одержал победу, но и обеспечил на вновь приобретенных землях сытость и благоденствие. Везде свирепствует нищета, а тут, благодаря его военным дарованиям и успешному хозяйствованию…

— Известная притча, придуманная завистниками при дворе, чтобы очернить князя. Никаких фанерных фасадов, деревни были самые настоящие. И не только деревни — целые города. К тому же ему удалось в кратчайшие сроки построить великолепный флот… более двухсот кораблей, если не ошибаюсь… Потемкина оклеветали. Зато вас я прекрасно понимаю. «О ужас! — думаете вы. — Что будет с этими несчастными детишками? Они попали во власть леденящего душу монстра по имени Тихо Сетон! Какой кошмар!» Ошибаетесь!.. Хорнсбергет — отнюдь не пресловутая потемкинская кулиса. То, что вы видите, существует на самом деле. А зачем? — спросите вы. А вот зачем. Я был бы последним идиотом, если бы исключил возможность появления кого-то вроде вас. Кого-то, у кого есть причины на меня охотиться. Кого-то, кому почти нечего терять, и при этом — что самое удивительное — кого нельзя купить. Ждал и сомневался: а не слишком ли я проницателен? Оказывается, нет. Вот же вы! Сидите и смотрите на меня, как на исчадие ада. И на том спасибо.

Он дважды хлопнул в ладоши.