На Фонтанку он заскочил ненадолго. Направился в канцелярию, подготовить документы для будущего допроса и – к полному своему удивлению, столкнулся на лестнице с Воробьевым. Взмокшим и порядком утомленным, потому как в руках он тащил немалых размеров то ли пальму, то еще какое дерево в большом глиняном горшке.

Прекрасно зная, что в этот самый момент протеже должен быть на Финляндском вокзале и выискивать там цыганку, у Кошкина в мозгу промелькнуло тысяча версий, отчего Кирилл Андреевич изволит быть здесь. И откуда, собственно, взялась пальма. Подумалось даже, что цыгане нынче стали откупаться от представителей власти не золотом и не ассигнациями, а декоративными растениями. Но зачем же Воробьеву, в этом случае, тащить взятку в здание Департамента полиции? Совсем уж глупо как-то.

С другой стороны, если пальма была не взяткой, а уликою – дело гораздо хуже. Кладовка для улик у них уже два месяца, как забита до отказа…

И все же вид у Кирилла Андреевича был настолько несчастным и измученным, что Кошкин не стал ругаться за непослушание. Только с холодком поинтересовался, отчего Воробьев не на вокзале.

Тот поставил свою пальму на ступеньку, отер со лба пот и, не став лукавить, сказал, как есть:

– Потому что бестолку ее там искать, Степан Егорыч. Никто там ничего не знает, да и знали бы – не сказали. Я еще поутру с вокзала в трактир поехал, хоть вы и запретили.

– Та-а-ак… – протянул Кошкин и поймал себя на том, что снова повторяет выходки и интонации прежнего своего начальника Образцова. Погнал те мысли прочь и вроде как даже бесстрастно поинтересовался: – и неужто вы застали цыганку в трактире, Воробьев?

– Нет. Однако ж я говорил с хозяином, с половым, показал им карточки кое-кого из свидетелей по делу… И, выходит, не зря съездил, Степан Егорович. Одного они узнали.

Кошкин отчетливо почувствовал, что его сердце пропустило удар. Будто Денис Соболев ему близкий родственник, или вроде того. А Воробьев, пока говорил, приосанился и даже какая-то гордость, намек на превосходство, мелькнули в его голосе. Кирилл Андреевич глядел на начальника смело, победно и в самом деле ждал одобрения.

А Кошкин сделал глубокий вдох, чтобы сдержать гневный окрик, и продолжать казаться бесстрастным:

– Напрасно вы рассчитываете на похвалу, Кирилл Андреевич. Фотографии Соболева периодически и в газетах бывают на первых полосах, и каждая собака в Питере о нем слышала. Конечно, в этом вашем трактире его узнали! Тоже мне – новость!

– Да нет, я не о старшем Соболеве говорю, – поправился Воробьев. – О его брате, Николае Васильевиче. Как там его в семье зовут – Николашей? Вот его парнишка-половой и узнал. Сейчас, мол, давно уже не заглядывал, а в мае, когда его матушку того-с, и до мая тоже, завсегдатаем был. Когда один, когда с приятелем своим закадычным – студентом Захаровым. Половой его хорошо запомнил, потому что Николаша этот, как напьется, обещался вскорости выкупить их трактир и свои порядки навести. Но в целом тихо себя вел, не буянил. А иногда еще снимал комнату, и в комнату эту к нему барынька тайком ходила.

– Цыганка? – насторожился Кошкин.

– Нет, он так и сказал – барынька. Мол, он чаю Николаю Васильевичу принес и случайно ее увидел. Лица не разглядел – отвернулась сразу, заскромничала. Но по одежде, по стати видно, что из приличных. Заведение дешевое, к ним такие не ходят – потому и запомнил случай. Полненькая вся из себя, кругленькая, а волосы вроде как светлые – так половой сказал, когда я ему ассигнацию дал.

Кошкин поглядел хмуро:

– Вы в полиции служите или где, Воробьев? Мы не ассигнации раздаем, а стращаем, что разгоним их лавочку к чертовой матери, если следствию препятствовать станут.

– Я сперва и хотел, как вы выразились, застращать, – ничуть не смутился Воробьев. – Да не знал, что вы на это скажете. Вы ведь мне прямо запретили в трактир соваться. Потому и решил сперва по-тихому доказательства собрать.

Что-то похожее на смущение тогда почувствовал сам Кошкин – хоть давно уже и перед графом Шуваловым не смущался. Но этот нагловатый тип, ни черта не смыслящий в сыщицком деле, зеленый, как клюква до заморозков, которому всего-то лишь повезло в этом трактире, иначе не скажешь! Он умудрился сейчас это забытое чувство у Кошкина вызвать. Потому что, хоть вслух это и не было сказано, в воздухе повис элементарный вывод – следствию мешает только он сам, Кошкин. Активно и открыто.

– Так что же, барынька эта тоже в мае в трактире была? – кашлянув, но усилием воли не отведя взгляда, спросил Кошкин.

– Нет, половой ее еще зимою видел, в феврале, что ли. Помнит, что в шубке она стояла, в рыжей, в каракулевой.

Однако Кошкин отмахнулся:

– Едва ли эта барынька чем-то делу поможет. Младший Соболев девиц как перчатки меняет, он эту светленькую уже и сам не вспомнит наверняка. Вы, Кирилл Андреевич, тогда уж побывайте снова в том трактире и хоть каждого пьянчугу допросите, но вызнайте все про цыганку. Она нам нужна, на ней все завязано. Ладно, сейчас ее там нет, но в мае, когда вдову убили, может, и была. Не сама она, так кто-то из сородичей ее из табора. Может, на гитаре там кто играл, может, пением гостей развлекал, может еще что. Если наша цыганка привела Нурминена именно в тот трактир, то неспроста. – Кошкин помолчал недолго, обдумывая все, и добавил. – И младший Соболев тоже неспроста трепался, что скоро трактир выкупит. Значит, ожидал прибыли. Вполне может статься, что рассчитывал на наследство матери – а это мотив.

Воробьев с готовностью кивнул:

– И я об этом тоже подумал, Степан Егорович. Разрешите прямо сейчас в трактир поехать?

Воробьев снова, с большой готовностью, схватился за пальму.

– Сейчас не нужно, – остановил Кошкин. – Вы шороху там уже навели, дайте теперь время тамошнему персоналу оценить будущие проблемы и дозреть. Пока что организуйте наблюдение – авось и появится цыганка снова, или трактирщик побежит куда…

– Уже организовал, Степан Егорович!

– Это хорошо, – сдержанно похвалил Кошкин. – Сами туда через денек езжайте, и снова задайте те же вопросы. А сейчас… если хотите, можете со мною прокатиться. Да захватите чемоданчик с вашими реактивами и фотографический аппарат. Бог даст, понадобятся. А пальму оставьте, – на всякий случай велел Кошкин.

– Это не пальма, это фикус. Каучуковый, – с достоинством поправил Воробьев.

– И, тем