– Если бы мне не надо было уходить, вы убедили бы меня, что вы – благодетель общества, а не нарушитель спокойствия и порядка.

– А что со мной будет теперь? Я должна просто сидеть и ждать?

– Обязательно придет констебль и торжественно вручит вам повестку в суд. Кстати, у вас есть поверенный?

– Да, есть один старик в забавной маленькой конторе, где хранятся пришедшие на мое имя письма, пока я не заберу их. Она называется «Бинг, Пэрри, Пэрри и Бинг», только, мне кажется, в действительности он ни тот, ни другой, ни третий и ни четвертый.

– Тогда вам лучше сходить к нему и рассказать обо всем.

– Обо всем?

– Обо всем, что относится к делу. Вероятно, вы можете опустить ссору в «Лебеде» и еще кое-что, чего особенно стыдитесь. – Грант заметил, что она покраснела. – Только не скрывайте слишком много. Юристы предпочитают знать все, а шокировать их почти так же трудно, как полицию.

– Я шокировала вас, инспектор?

– Не сильно. Вы были приятной переменой после вооруженных ограблений, шантажа и мошенничества.

– Вы придете, когда меня будут судить?

– Нет. Вероятно, придет сержант, который даст показания.

Он взял шляпу и собрался уходить, но перед этим еще раз взглянул на пейзажи Горной Шотландии – выставку работ одного художника.

– Мне бы следовало попросить у вас один на память.

– Можете взять любой, какой хотите. Их все равно придется уничтожить. Какой вам нравится? – Совершенно очевидно, она не знала, говорит Грант серьезно или шутит.

– Не знаю. Мне нравится Кишорн, но я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь имел такой агрессивный вид, как здесь. А если бы я взял Кулин, для меня самого в комнате не осталось бы места.

– Но он всего тридцать дюймов на… – начала она, но потом поняла. – О, ясно. Да, он бесцеремонно назойлив.

– Увы, у меня нет времени посмотреть внимательно и выбрать. Боюсь, я вынужден отказаться. Но все равно спасибо за предложение.

– Возвращайтесь как-нибудь, когда у вас будет больше времени, и выберете спокойно, – проговорила она.

– Благодарю вас. Возможно, я так и сделаю.

– Когда суд сделает из меня честную женщину. – Она проводила Гранта до лестницы. – Какой спад, не правда ли? Задумать убийство, а кончить нарушением спокойствия.

Беспристрастная отрешенность ее слов привлекла внимание Гранта, и он какое-то время постоял молча, глядя на нее. Потом произнес, словно вынося приговор:

– Вы исцелились.

– Да, исцелилась, – грустно согласилась она. – Я уже никогда не буду зеленым юнцом. А это было очень славно.

– Повзрослеть тоже хорошо, – успокаивающе проговорил Грант и стал спускаться по лестнице. Отворив дверь, он оглянулся и увидел, что она все еще смотрит ему вслед.

– Кстати, – сказал он, – что такое «принадлежности»?

– Что? О! – рассмеялась она тихонько. – Пояса, лифчики, банты, маленькие пучки щетины, которые женщины подкладывают в прическу.

– До свидания, – попрощался Грант.

– До свидания, инспектор уголовного розыска Грант. Я вам очень благодарна.

Он вышел на свет солнца, чувствуя в душе примирение со всем миром.

Пока он направлялся к автобусной остановке, ему пришла в голову безумная, но забавная мысль. Он позвонит Марте и спросит, не хочет ли она пригласить на вечер в субботу еще одну женщину. Марта скажет: «Приводите кого хотите», и он приведет с собой Ли Сирл.

Но конечно же, он этого не сделает. Так не подобает поступать офицеру департамента уголовного розыска. Это свидетельствовало бы о легкомыслии, фривольности, что при данных обстоятельствах могло быть расценено как прискорбный факт. Это годилось для всех Ли Сирл в мире, которые еще не повзрослели, – потворствовать своим капризам, однако взрослые, трезво рассуждающие люди должны соблюдать приличия.

И конечно, Гранта ждало еще одно вознаграждение. Вся жизнь состояла из разного рода вознаграждений.

Фантастика – это для подростков. Для взрослых – взрослые радости.

Никогда, даже в его «зеленые» годы, грудь Гранта не распирало от большей радости, чем та, которую доставляла мысль, какое лицо будет у Брюса, когда он принесет ему отчет о том, что произошло сегодня утром.

Это была блестящая и очень вдохновляющая перспектива.

Он едва мог дождаться, когда это произойдет.

Дочь времени

Истина – дочь времени.

Старинная пословица

Глава первая

Грант лежал на высокой белой койке и с отвращением глядел на потолок. Он изучил каждую мельчайшую трещинку на его поверхности. Порой сетка трещин представлялась Гранту географической картой, и он исследовал неведомые реки, острова и континенты; иногда обнаруживал на потолке контуры человеческих лиц, птиц и рыб. Он производил на нем математические вычисления и вспоминал детство: теоремы, углы, треугольники. Других занятий у него не было, и он всем сердцем возненавидел потолок.

Однажды он попросил Лилипутку отодвинуть его кровать хоть чуть-чуть в сторону, чтобы можно было поизучать новую часть потолка, но такая перестановка нарушила бы симметрию палаты, а в больницах симметрия стоит по важности сразу же после стерильности и намного опережает благочестие. Любое нарушение симметрии считается просто непристойным. Почему Грант ничего не читает, как-то спросила его Лилипутка. Почему не читает те новые романы в дорогих изданиях, которые приносят его друзья?

– В нашем мире рождается великое множество людей, которые пишут великое множество книг. Миллионы слов печатаются в типографиях каждую минуту… Страшно подумать…

– Похоже, у вас просто запор, – высказала свое авторитетное мнение Лилипутка.

Лилипуткой Грант прозвал медсестру Ингхэм, хотя в действительности она была ростом в пять футов два дюйма[34] и весьма миловидна. Грант называл ее Лилипуткой, пытаясь хоть немного компенсировать свою полную зависимость от этой изящной фарфоровой статуэтки, которую мог бы поднять одной рукой – когда был здоров, конечно. Именно Ингхэм решала, что ему дозволено, а что – нет, а профессиональная легкость, с какой девушка обращалась с его крупным телом – ростом Грант вымахал за шесть футов[35], – и вовсе унижала его. Тяжести, казалось, не имели значения для Лилипутки. С рассеянной грацией циркача она жонглировала матрасами. На дежурстве ее сменяла Амазонка, богиня с руками гладкими, как буковые веточки. Амазонкой Грант окрестил сестру Дэррол, которая была родом из Глостершира и каждую весну, в сезон нарциссов, мучилась от тоски по дому. Лилипутка происходила из Литэм-Сент-Эннз и не испытывала к родным местам сентиментального влечения. У Амазонки были большие мягкие ладони и крупные коровьи глаза, которые, казалось, выражали постоянную жалость к подопечному, но малейшая физическая нагрузка придавала ее дыханию сходство с работой всасывающего насоса. Она обращалась