class="p1">Толстяк засопел, пробормотал в ответ что-то непонятное и, словно борясь с собой, бросил на Андрея нерешительный взгляд. На лице у него застыло напряженное недоумение.

— Я вас просил присесть, — напомнил офицер.

— С удовольствием, — откликнулся Андрей. — Я только хотел с вашего разрешения напиться.

— Пейте, — разрешил офицер. На литых щеках его пробился румянец.

Андрей пил долго, с наслаждением. Наконец он сел.

Офицер пододвинул к себе стопку бумаги.

— На всех допросах вы утверждали, — обратился он к Андрею, — что являетесь сыном высокопоставленного человека, хорошо известного в нашей стране.

— Это правда, — мягко вставил Андрей, — хотя я понимаю, что вы не обязаны верить мне...

— Будьте добры помолчать, — не повышая голоса, перебил офицер. — Мы пригласили сюда этого почтенного человека, — он кивнул на толстяка, — который не раз встречался с вашим отцом и, следовательно, с вами тоже.

— Его лицо мне показалось знакомым, — сказал Андрей и вновь устремил на толстяка внимательный взгляд.

— Знаете ли вы сидящего напротив вас человека? — обратился офицер к толстяку.

Тот сложил пальцы на животе, чуть склонив голову набок, всматривался.

— Для меня все русские на одно лицо.

— Да или нет?

— Нет, — толстяк покачал головой, — не знаю.

— Вы просто забыли, — спокойно возразил Андрей.

— Приведите хоть один факт, связанный с вашими встречами, — торопливо предложил офицер. Теперь он смотрел на Андрея, сладко улыбаясь, как бы поощряя его.

— Постараюсь припомнить, — сказал Андрей.

Тишина стала невыносимой. Только сонмище мух продолжало неистовствовать. Андрей небрежно отмахивался от них. Он еще раз взглянул на застывшее волоокое лицо, на короткие руки, сложенные на животе, на ноги. Толстяк, будто почувствовав это, подобрал под себя широкие ступни, втиснутые в кожаные шлепанцы без задников.

— Конечно же, вы вспомните меня, почтеннейший, — произнес Андрей сдержанно, прижав пальцы к сердцу. — Правда, в ту пору, когда мы с отцом приезжали сюда, я был почти ребенком — мне было всего около шестнадцати, но я хорошо помню, как вошел в ваш двор с большим тазом конфет. Отец послал вам их в подарок. Таз был медный, и, уходя, я забрал его с собой. Вы положили в таз фрукты. Вот только не скажу: виноград или персики. Столько лет прошло...

Офицер слушал все с той же поощряющей улыбкой, кивая головой в такт словам Андрея. И вдруг резко изменил выражение лица.

— А вы что скажете? — бросил он толстяку.

Тот побагровел, глаза его заметались от офицера к Андрею. Он явно был растерян и ответил испуганно:

— Был такой случай, только не знаю: он ли приносил, другой ли. Тот таз конфет в те годы... Я сразу подумал: прогорит этот русский военный, занявшись не своим делом.

— Действительно, прогорел, — вздохнул Андрей. — Но подарок он вам послал от души, не сомневайтесь.

— А отец ваш сейчас там? — спросил толстяк. В глазах у него впервые появилась заинтересованность.

— Большевики схватили и, наверное, расстреляли его, — Андрей опустил голову. — Но я не хочу в это верить. Не могу, — с трудом добавил он.

Офицер прервал их.

— Значит, вы утверждаете, почтенный Абдурашид, — нараспев спросил он хорошо поставленным официальным голосом, — что напротив вас сидит Андрей Долматов, сын Дмитрия Долматова?

— Как его зовут, не знаю, — пробормотал толстяк, взглянув на Андрея. — Того-то звали полковник Долмат.

— Генерал Долматов, — вежливо, но настойчиво подсказал Андрей. — В отставку отец вышел генералом.

Купец Абдурашид не оставил Андрея. Он приютил его в своем доме в небольшом селеньице, в сотне верст от города, и дал работу. За лепешку, горячую похлебку, чайник чаю и три бронзовые монеты в день Андрей вместе с другими рабочими нагружал арбы тяжеленными тюками, воняющими овчиной. Абдурашид отправлял со своего склада сырье — каракулевые шкурки, скупленные у крестьян, в город на предприятие к торговцу и промышленнику Мирахмедбаю.

Работа прекращалась только из-за наступления темноты. Дружно желая толстому брюху Абдурашида всех хвороб, грузчики сообща покупали миску вареного гороха и две-три дыни. Андрей не участвовал в складчине. Он страдал вдвойне: и от голода, и от насмешек, но терпел. Он копил деньги на железнодорожный билет. Сперва он надеялся одолжить их у Абдурашида, но толстяк при встречах охотно пичкал Андрея воспоминаниями об отце и все-таки ни разу не пригласил даже к чаю. И жалованье выдавал с точностью до медяка.

Каждый вечер пересчитывал Андрей эти гроши. Через неделю их собралось достаточно, чтобы купить билет до города. С этим билетом и со справкой жандармерии, предписывающей перебежчику, именующему себя Андреем Долматовым, самостоятельно явиться в иммиграционное управление для решения вопроса о предоставлении ему права политического убежища, он сел в душный переполненный вагон. Печальные люди Востока везли в нем куда-то свои большие беды и робкие надежды.

А поезд, раскачиваясь и скрипя, медленно преодолевал бесконечные промежутки между полустанками. И бесконечной была пустыня за окном — серая, сухая, злая....

Автомобиль герра Гельмута Хюгеля давно примелькался в городе, где в те времена легковая машина встречалась на улице редко. Безупречно глянцевый черный кабриолет то появлялся у здания банка, украшенного четырьмя тонкими мраморными колонками, то надолго останавливался у Европейского клуба, то, взметнув облако пыли, исчезал за околицей.

За рулем неизменно восседал сам герр Хюгель, рослый мужчина средних лет с добрым и ясным пасторским взглядом. Занятие, которому посвятил себя герр Хюгель, было таково, что появление его в самом неподходящем для европейца месте, скажем, в квартале нищих, не вызывало удивления. Герр Хюгель разыскивал и скупал для германских музеев произведения древнего искусства. В трудном деле этом немец поднаторел. Деятельность его порождала легенды. Рассказывали, что в одном небогатом доме хранилась с незапамятных времен маленькая фарфоровая ваза, украшенная непонятными письменами и бледным изображением большеголового всадника на крохотной лошадке. Ваза давным-давно потрескалась и пылилась на чердаке, пока хозяину, прослышавшему об ученом немце, не пришла в голову счастливая мысль. Он показал вазу герру Хюгелю. Вещь была куплена за приличную сумму. После этого началось паломничество к дому герра Хюгеля. Дом этот, расположенный на тихой улице в европейском квартале, был невысок и за палисадником почти не виден. Герр Хюгель выходил из решетчатых ворот, быстро осматривал пестрое скопище вещей, выбирал одну-две вещи и предлагал обрадованному владельцу зайти через неделю. Рассчитывался он непонятно: нельзя было угадать, за что он