случае ничего мне не сделают, ведь я инвалид войны». Поэтому когда Гитлер пришёл к власти, Вернер, вместо того чтобы немедленно бежать, всё продолжал колебаться. Его арестовали в ночь поджога Рейхстага и каким-то чудом, а возможно, по ошибке, выпустили через несколько дней. Всё же он продолжал медлить, поскольку хотел обеспечить надёжное убежище жене и двум своим дочерям, пока в конце концов через два месяца его опять не арестовали, на этот раз окончательно. Более семи лет он провёл в концлагере, после чего в июне 1940 года был расстрелян в Бухенвальде.

Между 1921 и 1923 годами я соприкоснулся, хотя и не впрямую, с той странной группой, сложившейся вокруг Оскара Гольдберга, которой я посвятил несколько страниц в своей книге о Вальтере Беньямине. Гольдберг (1887–1951)[186] был необычной фигурой среди берлинских интеллектуалов. В кругах модных и ультрамодных писателей и художников, заполнивших кофейни и клубы берлинского запада, где зародилось экспрессионистское движение, он был евреем par excellence. Он хорошо знал Библию, мог даже считаться «книжником», если попытаться определить его статус, и выборочно соблюдал заповеди – по списку, видимо, продиктованному ему свыше. Он едва ли не магнетически воздействовал на небольшой кружок еврейских интеллектуалов, его приверженцев, уверенных, что он имеет доступ к аутентичным откровениям. Каждое его слово было непреложным законом. И если спрашивали любого из его адептов, почему он одни заповеди соблюдает, а другие нарушает, следовал ответ: «Так нам сказал Оскар», – на этом разговор заканчивался. Добыть достоверные биографические сведения о Гольдберге было очень трудно, поскольку, как я выяснил, многое из того, что о нём говорили (и что нашло отражение даже в справочной литературе) оказалось выдумкой. Нельзя исключить некоторой его шизоидности, но, несомненно, он иногда впадал в некое сумеречное состояние, когда его одолевали разные видения и фантазмы. Об упомянутом кружке я впервые узнал из письма Вальтера Беньямина, который весьма высоко ценил философа Эриха Унгера, одного из виднейших учеников и последователей Гольдберга. Гольдберг произошёл из благочестивого семейства; уже в 1908 году он опубликовал тонкую брошюру «Пятикнижие Моисеево, числовое строение», основанную на числовых спекуляциях, связанных с каббалистической доктриной, согласно которой вся Тора в конечном итоге соткана из имени Бога. Другие свои теории о значении ритуала он распространял лишь в рамках очень коротких курсов среди избранных и верных слушателей, а напечатаны эти его выкладки были, наконец, в 1925 году под вводящим в заблуждение названием «Реальность евреев». Я был знаком с двумя его последователями, пусть и не совсем из круга истинно посвящённых. Одним из них был Вольфганг Оллендорф, младший брат нашей подруги Кэти Бехер. Другим – один из друзей моей юности, состоявший в “Jung-Juda”, по имени Карл (которого мы между собой называли по-ашкеназски Кохос) Тюркишер, весьма разносторонний, талантливый отпрыск богатого и благочестивого еврея родом из Галиции, создавшего финансовый фундамент небольшой синагогальной ассоциации, сложившейся вокруг Бляйхроде. Мы с Тюркишером в своё время вместе учились у Бляйхроде и поддерживали связь друг с другом вплоть до 1918 года. После этого наши контакты ослабли, но до него дошли сведения, что я посвятил себя изучению каббалы. В начале 1918 года он заинтересовался этим кругом, о чём я узнал из письма Беньямина, познакомившегося с ним на лекциях Эриха Унгера, посвящённых политике и метафизике. Этим лекциям предстояло составить первый выпуск серии философских публикаций, сделанных учениками Гольдберга.

Беньямин считал книгу Унгера «самым важным сочинением о политике того периода» (всего за несколько лет до того, как он перенёс эту высокую оценку на Карла Шмитта), но к Гольдбергу как создателю версии иудаизма, культивируемого сектой его почитателей, у него возникло отвращение из-за «нечистой ауры», от него исходящей, – столь сильное, что он физически не мог пожать ему руку. Тюркишер рассказал им обо мне и моих каббалистических изысканиях. Каббала и без того была там в большой чести – но не столько благодаря своим религиозным и философским аспектам, привлекавшим меня, как из-за магических импликаций, о которых Гольдберг, единственный в этом кругу истинный знаток иврита, имел самые экстравагантные представления. (В его писаниях встречаются любопытные рассуждения о значении каббалы, и, как я слышал от разных людей, он оставил после себя книгу о каббале.)

В августе 1921 года мы с Беньямином, навещая Вехтерсвинкель, маленькую франконскую деревушку, познакомились с Максом Хольцманом, женившемся на Лени Чапски, моей давнишней приятельнице из Йены[187]. Хольцман, кузен Гольдберга, хорошо знавший его со времён своей берлинской юности, когда жил с ним в одной комнате, подробно рассказал нам о своих тогдашних переживаниях, о патологическом безумии и властолюбии Гольдберга. Было во всём этом нечто демоническое.

Эрих Унгер. Лондон. 1940-е

Вскоре после нашего визита, когда я уже был в Берлине, было предпринято несколько попыток вовлечь меня в этот круг, но я оставался к ним глух. В сентябре 1921 года мне позвонила по телефону Дора Хиллер, молодая симпатичная женщина, кузина Курта Хиллера. Она прочла некоторые мои статьи и теперь хотела поговорить со мной. Она неплохо подготовилась к этому разговору, прочитала мои статьи и переводы в “Der Jude” и сделала мне весьма лестные комплименты, прежде всего о моём уже упомянутом переводе весьма значительной статьи Хаима Нахмана Бялика «Галаха и Агада». Она сказала примерно следующее: то, чего взыскует Бялик да и вы как его переводчик, есть подлинный авторитет. Здесь в Берлине живёт человек, воистину обладатель такого авторитета. Вы должны свести с ним знакомство. Я спросил, кто же это? Ответ был: Оскар Гольдберг. Я ответил, уязвленный и, вероятно, с чрезмерным раздражением: «Мадам, я прекрасно знаю, кто таков Оскар Гольдберг, и считаю его кем-то вроде представителя дьявола в нашем поколении (на иврите я обозначил бы его как С[а]М[аэль][188]). Мои слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Фройляйн Хиллер, весьма внушительная видом, поднялась с места и заявила, что всё сказанное ею берёт теперь обратно и весь наш разговор считает не бывшим. После этого она устремилась к двери, и лишь потом я узнал, что она была помолвлена с Гольдбергом и вскоре стала его женой. Примерно через полгода я вновь увиделся с Тюркишером, и мы заговорили о Гольдберге. Он слышал, что я крайне негативно настроен к нему, и поинтересовался, по какой причине. Я предупредил его от сближения с этим человеком, грезившем о магической власти. Будучи не в состоянии стяжать её в действительности, он пытался заменить её порабощением и вампирским высасыванием человеческих душ. После этого я уже больше