Господень»[178]. Это были очень интересные занятия, причём как для преподавателей, так и для студентов. Гутман как философ отличался образцовой ясностью изложения и всеобъемлюще-строгим анализом проблематики, возникающей при работе с весьма глубоким философским текстом, к тому же искажённым при печати. Его аналитические выкладки так и побуждали к размышлению и вызывали оживлённую дискуссию среди студентов. Я никогда, ни прежде, ни впоследствии не встречал столь прекрасно скомпонованной аудитории. Там присутствовали Фриц Ицхак Бер, Давид Хартвиг Банет, Цви Войславский, Хаим Бородянский (Бар-Даян), Фриц Бамбергер и другие молодые люди, впоследствии сделавшие себе имя в иудаике или еврейской литературе. Было видно, что наш преподаватель получал удовольствие от общения с этой изысканной публикой и ему отвечали тем же. Юлиус Гутман был почти двадцатью годами старше меня, а через десять лет мы стали коллегами на факультете иудейской философии и каббалы Еврейского университета, и я стал уважать и любить его как прекрасного учёного, скромного и набожного человека.

Титульный лист книги Бахир, переведённой на немецкий язык Г. Шолемом и с его же комментариями. Отпечатано в типографии Артура Шолема, 1923

Стремясь углубить свои познания в еврейской литературе, я проводил бесконечные часы, преимущественно ночные, в замечательной библиотеке Мозеса Маркса, шурина Агнона. С ним я познакомился по возвращении из Швейцарии. Это был необычный человек, совладелец текстильной компании на площади Шпиттельмаркт, но сердце его оставалось не там, а тянулось к еврейской типографии и библиографии, хотя он едва ли мог понять содержание книг, о которых заботился с такой преданностью и любовью, и которые были прекрасно переплетены самым лучшим переплётчиком Берлина. (Образ этого книгопродавца представлялся Агнону, когда он писал свой рассказ «История книжника Азриэля Моше».) Маркс среди многих других пал жертвой пагубной иллюзии, порождённой инфляцией: он полагал себя очень богатым, тогда как на самом деле потерял всё. Он был весьма щепетилен, легко раним и при этом обладал решимостью и яркостью иудейского чувства.

Порвав с ортодоксией, он примкнул к сионизму. Но в нём была также немалая примесь прусского характера. Я знал ещё нескольких человек подобного типа, в том числе среди выходцев из Германии, однако Маркс был самым ярким его воплощением. Мы часто ездили с ним на верхнем ярусе автобуса от его бюро, расположенного на Шпиттельмаркт, недалеко от нашей квартиры, до Хельмштедтер штрассе, что рядом с Байеришер Платц. Там мы закусывали, и с 7 вечера до 7 утра я проводил в его библиотеке, где заворожённо один за другим просматривал многие тысячи томов.

Площадь Шпиттельмаркт. Берлин. Нач. XX в. Почтовая открытка

В собрании Маркса среди всего прочего находился полный экземпляр «Kabbala Denudata» немецкого учёного и поэта Христиана Кнорра фон Розенрота[179]. Этот написанный в 1677–1687 годах важнейший латинский текст объёмом 2500 страниц, посвящённый каббале, включающий переводы каббалистических книг, исследования и комментарии к ним, был мне совершенно недоступен. Но однажды днём Маркс зашёл ко мне в квартиру на Нойе Грюнштрассе в пяти минутах от его бюро, чтобы ознакомиться с моим пополняемым уже три года собранием каббалистических книг. Моя мать, обладавшая богатым лексиконом, как-то выразилась: «Ну и что вы надеетесь исхитить друг у друга своим восхищением?» В самом деле, он нашёл небольшой, чрезвычайно редкий каббалистический том, напечатанный в Салониках в 1546 году, в оригинальном турецком кожаном переплёте. Это был «Беер маим хаим»[180], каббалистическая книга о застольной молитве, купленная мною в начале года во Франкфурте за тогдашние сто марок (полдоллара). Маркс спросил: Что вы за неё хотите? Я ответил: Каббалистические книги я ни на что не меняю, тем более такие редкие. Он: А всё же? Я: Бог мой, если уж вы так настаиваете, я кое-что вам скажу, хотя вы всё равно не согласитесь. Дайте мне за неё вашу «Kabbala Denudata». Маркс пожал плечами и ничего не ответил. Но когда я был у него в следующий раз, он неожиданно выпалил с раздражением (уж не знаю, естественным или наигранным): «Забирайте. Эту “Kabbala Denudata” всегда можно купить, а вашу книжонку ни за какие деньги не раздобудешь». Так я стал обладателем драгоценных книг, и лишь через пятнадцать лет я смог снова приобрести ту «салони-кийскую» книжку на аукционе в Амстердаме, и понадобилось ещё тридцать лет, чтобы владелец оригинала, который попал в другие руки в Иерусалиме, согласился вернуть его мне на моё восьмидесятилетие в обмен на второй экземпляр.

В Берлине я продолжил изучение Гемары (по трактату Гиттин[181]) у д-ра Бляйхроде и нашёл трёх товарищей, выразивших готовность пройти со мной главу «Зоара» о сотворении мира. Моими первыми «учениками» были Гарри Хеллер, Лео Вислицкий (оба врачи) и Артур Рау, юрист, с которым мы в своё время состояли в «Агудат Исраэль». Все трое перебрались в Палестину во времена Гитлера. У меня тогда было только два комментария к «Зоару», оба – в русле лурианской каббалы и потому имевших очень ограниченное применение для понимания «буквальных смыслов» мистического текста «Зоара». Поэтому я быстро понял, что критическое прочтение этой книги растянется очень надолго. Приёмы подобного чтения я начал вырабатывать на материале другой книги. Я получил её на время летом 1922 года после встречи, столь же вдохновляющей, сколь и странной.

Хартвиг Давид Банет, сын талмудиста Эдуарда Банета, с которым (Давидом) я познакомился на занятиях у Гутмана, рассказал мне, что либеральный раввин из Познани, профессор Филипп Блох, переехал в Берлин после того, как провинция Познань стала частью нового польского государства и большинство евреев покинули её. Блох был блестящим учеником Греца и, несомненно, одним из последних, ещё остававшихся в живых. Он был автором известных работ по истории евреев в Польше, по средневековой еврейской философии, а также по каббале. В поколении моих родителей он признавался авторитетом в области каббалы, правда, его авторитет лежал в русле подходов Греца. Он опубликовал обзор и несколько специальных статей по этой теме. Свою значительную библиотеку, которую он как раз тогда каталогизировал, Банет передал в дар Академической ассоциации, о которой я расскажу позже. Банет предложил мне посетить Филиппа Блоха, которому шёл 82 год, но он сохранял бодрость духа и жил в одном доме со своей библиотекой. Он был единственным еврейским учёным в Германии, кто смог собрать богатую коллекцию каббалистических гравюр и рукописей. Принял он меня очень дружелюбно, как младшего коллегу, если позволено так выразиться. «Мы же оба “Meschuggoim”, помешанные, – сказал он и показал