Попрощавшись с экипажем, они спустились в японский бот. При этом бедняга Яги и его живот снова были под перекрестным огнем шуток. Бот был просторный, удобный: почти не создавая шума, его легко тащил сорокасильный движок. На руле был сам капитан Одзума.

Земцев вспомнил, как однажды на этом самом боте в аналогичной ситуации отказал мотор. На беду, на той передаче присутствовал сам пограничный комиссар полковник Гаврилов, а на руле, как и сейчас, был японский капитан. Что тогда пережил бедный Одзума! Он готов был с досады съесть свою форменную фуражку вместе с «крабом». Слава богу, на боте оказались весла. Кое-как они добрались до корабля.

На борту «Юбари» их встретил старший помощник капитана господин Сима. Старпом на «Юбари» как будто только и существовал для того, чтобы оттенять достоинства своего капитана: в противоположность тому был полноват, без всякой породистости в лице и к тому же лопоухий. Однако внешность господина Симы была обманчива. Земцев знал, что за этой простотой были скрыты безупречное мастерство штурмана, широкая эрудиция и остроумие. Как раз от старпома он и ждал наводящих вопросов о «Дзуйсё-мару».

В кают-компании к ним присоединились интендант и начальник кают-компании.

Стол был живописен. Поражало обилие и разнообразие закусок. Здесь было традиционное сасими — ломтики сырого охлажденного палтуса или осьминога с соусом сёю и отварным рисом; эби темпура — креветки в тесте, обжаренные в оливковом масле; колбаса из китового мяса, крабы, вяленая рыба, сушеный осьминог, нарезанный прозрачными ломтиками, как строганина; раскатанный блином сушеный кальмар к пиву. Все это было художественно обрамлено зеленью и фруктами. Венчала стол батарея бутылок и банок с пивом. Здесь были виски дорогих марок, национальное саке, вина.

Японская кухня, особенно рыбная, очень необычна. Она требует соответствующей подготовки и привычки. В отличие от нашей традиционной солонины японцы сдабривают рыбу сахаром, таким же образом приготавливают они и рыбные консервы. Для нашего желудка это очень непривычно. Земцев вспомнил, как они с Борей Логуновым по настоянию Яги в первый раз попробовали сушеного кальмара. У Бориса был такой вид, будто он проглотил банку горчицы. Этот кальмар действительно был на большого любителя — жесткий, как резина, к тому же сладкий. Уже на берегу, после передачи, Борис сказал: «Когда я во имя сотрудничества двух наших стран жевал этот продукт, то искренне завидовал Зиганшину и его товарищам, которые съели свои ремни и сапоги, по крайней мере там была настоящая свиная кожа».

Господин Одзума осведомился о Логунове. Конечно, он давно заметил отсутствие Бориса, но воспитанность и такт не позволили ему спросить об этом раньше. Громовой ответил, что Логунов болен, ему сделали операцию. Японцы покачали головами, посочувствовали. Господин Одзума жестом подозвал к себе интенданта и сделал какое-то указание. Минут через пять интендант вернулся в кают-компанию с большим ящиком свежих фруктов и сладостей. Японский капитан попросил передать эти фрукты Борису-сан и пожелал ему от всего экипажа «Юбари» благополучного выздоровления.

— Таможне досматривать не обязательно, — улыбаясь, добавил господин Одзума, передавая ящик Громовому.

Вскоре разговор зашел о проходящей на Окинаве международной выставке «Мировой океан». Господин Одзума рассказал о впечатлениях одного своего знакомого, посетившего выставку. Большой восторг у того вызвали японская и советская экспозиции. «Ничего удивительного, — заметил Одзума, — мы — самая зависимая от океана страна, вы — самая богатая морями». Подполковник Баломса отметил как положительный факт, что на выставке своевременно и остро поставлен вопрос об установлении щадящего режима для естественного воспроизводства отдельных видов рыб и морских животных, добыча которых подошла к пределу. Ведь не случайно за последние годы резко уменьшился промысел тихоокеанской сельди, камбалы, морского окуня, трески, серебристого хека. Океан дает немало — семьдесят миллионов тонн морепродуктов в год, причем промысел ведется лишь в четверти его акватории, преимущественно в прибрежной шельфовой полосе, с глубин до двухсот метров, и лишь сравнительно недавно стало осваиваться глубинное рыболовство. А ведь шельфовая зона — это колыбель естественного воспроизводства морепродуктов. Здесь проходят пути миграции рыб и животных, и, нещадно эксплуатируя ее, мы наносим себе непоправимый ущерб.

Японцы согласно кивали. Баломса продолжал:

— Наша страна одна из первых приняла закон о континентальном шельфе, взяла его под свою защиту. Но мы понимаем, что значит для Японии океан. Мы пошли на соглашения с вашей стороной и разрешили частичный промысел на нашем шельфе, установили определенные квоты. Кое-кому у вас, мы знаем, это не нравится, и они пытаются нагнетать обстановку, но мы будем твердо стоять на своем, потому что мы заинтересованы в разумном ведении хозяйства. Мы и вас приглашаем к сотрудничеству в этом плане.

— Господин Баломса, мы маленькие люди, вы тоже маленькие люди, мы не можем влиять на большую политику, — философски заметил господин Одзума, не желая, очевидно, по некоторым соображениям глубоко вникать в серьезный разговор.

— Господин Одзума, у меня на этот счет другая точка зрения, — возразил Баломса. — Если мы, как вы выразились, маленькие люди, не будем проводить эту большую политику в жизнь, влиять на нее, то сама она не утвердит себя никогда. Ведь что получается? Из тридцати четырех краболовных шхун из вашего порта Нэмуро, которым разрешен отлов краба на нашем шельфе, пятнадцать уже задержано в наших территориальных водах за незаконный промысел, то есть они пришли к нам в двенадцатимильную полосу. Значит, положи щуке в рот палец — откусит всю руку. И это только шхуны из Нэмуро. А сколько на Хоккайдо таких портов, как Нэмуро?

Земцев мог бы добавить кое-какие и свои выкладки, хотя бы по «Дзуйсё-мару», беря в расчет бухгалтерию из дневника Хираси, но счел разумным пока промолчать.

Японцы тоже молчали.

Баломса закончил свою мысль:

— Мы знаем, у вас раздаются голоса, что мы не гуманны к вашим рыбакам, задерживаем их в наших водах. А что прикажете делать? Открыть их для свободного промысла? Через год мы окажемся у разбитого корыта, то есть опустошенного шельфа.

— Что значит «разбитое корыто»? — спросил Яги.

— Это значит ничего с многими нулями, — ответил Земцев.

Старпом Сима решил прекратить этот спор, сел к пианино и бодро заиграл «Подмосковные вечера». Надо отдать должное, слух у него был, голос тоже.

Земцев украдкой посмотрел на часы — регламент трещал по всем швам. Надо было закругляться. Господин Одзума заметил нетерпение Земцева и тут же подал реплику:

— Господин Земцев торопится? Понимаю, дела…

— Совсем напротив, — ответил Земцев. — У меня масса свободного времени. Мне мой начальник даже пообещал сегодня выходной.